Результатом стал резкий парламентский обструкционизм, попытка правительства умиротворить националистов путем внесения поправок в постановления, дальнейшее ужесточение партийных позиций, столкновения в присутственных местах и на площадях разных городов, включая Вену. Эпилог оказался драматичным, с полицейским рейдом в парламент против двух десятков депутатов, насильно оттуда изгнанных[40]. «Гнусным и пугающим» был спектакль, который увидел Марк Твен, исключительный зритель тех событий из галереи для публики: десятки полицейских хватали «’’неприкосновенные личности’’ представителей нации, грубо волоча их за собой вниз по ступенькам и выставляя за дверь»[41]. Не менее устрашающим является отчет, представленный депутатом от Трентино Энрико Кончи, красочно описавшим парламентские столкновения с метанием стульев, драками и даже угрозами с ножом[42].
Бадени был вынужден уйти в отставку, его постановления были отозваны, лингвистическая проблема осталась нерешенной, а парламент прекратил работу. Оппозиционный обструкционизм помешал нормальному функционированию верхов, и с того момента вплоть до распада империи законодательная ее деятельность могла разворачиваться только через систематическое обращение к срочному изданию очередных указов. Австро-Венгрия не смогла приспособить свою политико-институциональную структуру к национальному плюрализму, обрекая парламентские институты на паралич[43].
И на территориях, населенных итальянцами, в десятилетия, предшествовавшие мировой войне, наблюдался драматический рост национальной конфронтации с различными характеристиками, в зависимости от географических районов.
В Трентино национальная борьба велась под знаком постоянного требования отдельной автономии для итальянской части Land Tirol (Земли Тироль), с обширными административными и политико-законодательными полномочиями. Ставилась цель придания для Трентино статуса Kronland (Коронной земли) империи, или же создания двух субавтономий внутри Земли Тироль, одной для немецкой части, другой для итальянской. Эта просьба, насколько постоянно, настолько и безрезультатно предъявлялась как в Инсбруке, так и в Вене, со второй половины XIX в. вплоть до мирового конфликта. Она повторялась в разных формах, с апелляциями и прошениями, а также с проектами реформ, которые регулярно отклонялись, и с практикой — как протест — систематического отсутствия в Landtag (Парламенте земли) Инсбрука[44]. В Вене идею блокировали из-за опасения, что предоставление отдельной автономии итальянцам Тироля могло бы вызвать опасные цепные реакции в других регионах империи. Одновременно, в Инсбруке преобладало убеждение, что для Трентино отдельная автономия служила лишь первым шагом к территориальному отделению.
Жалобы трентинцев на Инсбрук сочетали тему национальной борьбы с защитой конкретных экономических интересов. Столицу Land’a упрекали в том, что она не оказывала должной поддержки социально-экономическому росту Трентино, способствуя увеличению, а не сокращению разрыва между экономиками двух частей Тироля, немецкой и итальянской. Экономический конфликт, сильно приуменьшенный в историографии[45], был константой полемики накануне Первой мировой войны, основываясь на оценках, согласно которым Трентино платил налоги пропорционально больше, чем немецкий Тироль, получая при этом меньше взносов от государства. Естественно, убежденность в том, что экономический ущерб нанесен умышленно, подпитывалась мыслью, что в основе существовала общая этническая и национальная дискриминация.
Для итальянцев Австрийского Приморья национальными противниками являлись не немцы, а скорее славяне. Австрогерманский компонент имел свое центральное присутствие в административном аппарате, в вооруженных силах и полиции и, вне сомнения, имел и привилегии в отношениях с Веной, но с точки зрения численности он всегда оставался в явном меньшинстве. В соперничестве за национальное господство участвовали итальянцы с одной стороны, и словенцы и хорваты с другой. Первые преобладали в городах, но в целом по всему региону они немного уступали в численности по сравнению со вторыми. Итальянцы также имели явное превосходство в социально-экономическом отношении, но с последних десятилетий XIX в. им всё более угрожал социальный подъем широких слоев словенского и хорватского общества. Происходил процесс, общий для многих габсбургских владений, с постепенным, но радикальным пересмотром баланса сил и демаркационных линий между национальными группами[46].
На протяжении первой половины XIX в. в Австрии установилась система идентификации между конкретной лингвистической группой и конкретным социальным статусом. Например, итальянцы в Приморье, поляки в восточной Галиции, немцы в Богемии и Моравии (и во многих других краях) представляли социально-экономическую элиту с абсолютным превосходством в бюрократии, землевладении, коммерции, профессиях, образовании. Это были «доминирующие нации», говорившие на языке, отличном от языка большинства населения, но занимавшие верхние ступени социальной иерархии. Ниже стояли «крестьянские народы» — словенцы, рутены, словаки и т. д.; их наиболее одаренные представители стремились к восхождению по социальной лестнице, неизменно сопровождаемой быстрой лингвистической и культурной ассимиляцией. В таком контексте говорить на одном языке, а не на другом, было не столько показателем национальной принадлежности, сколько показателем социального статуса. Наличие переписных избирательных систем, которые благоприятствовали состоятельным классам, еще более укрепило превосходство «доминирующих наций», чрезмерно представленных в парламентских учреждениях.
