с Уиллом очень его любили. Всегда называли его Крекером в честь «Крекеров Грэма». Нам это казалось уморительно смешным.
Когда катафалк наконец добрался в Олторп, гроб снова сняли и перенесли через пруд по зеленому металлическому мосту, наскоро сооруженному военными инженерами, на маленький островок, а там его поставили на помост. Мы с Уиллом перешли на остров по этому же мосту. Сообщалось, что мамины руки были сложены на груди, а между ними положили нашу с Уиллом фотографию, вероятно, мы были двумя единственными мужчинами в этом мире, которые когда-либо ее любили. Уж точно любили ее больше всего. Вечность мы будем улыбаться ей в темноте - вероятно, я представил это, когда флаг приспустили и гроб опустили на дно ямы, и это окончательно меня сломало. Я задрожал, опустил голову и неудержимо зарыдал, закрыв лицо руками.
Мне было стыдно из-за того, что я нарушил этические нормы семьи, но я больше не мог сдерживать слёзы.
Всё в порядке, убеждал я себя, всё в порядке. Вокруг нет никаких фотокамер.
Кроме того, я плакал не потому, что думал, что моя мама - в этой яме. Или в этом гробу. Я пообещал себе, что никогда в это не поверю, кто бы что ни говорил.
Нет, я плакал от самой идеи.
Я думал о том, какая была бы невыносимая трагедия, если бы это оказалось правдой.
7.
Потом всё пошло своим чередом.
Семья вернулась к работе, а я вернулся в школу, так же, как после каждых школьных каникул.
Все весело говорили, что я вернулся к нормальной жизни.
Конечно, с пассажирского сидения папиного «астон-мартина» с откидной крышей всё выглядело, как обычно. Школа Ладгроув в уютной глубинке изумрудного Беркшира выглядела, как обычно, так же, как и сельская церковь. (Если подумать, школьный девиз был цитатой из Экклезиаста: «Всё, что готова рука твоя делать - в меру сил твоих делай»). Кроме того, не каждая сельская церковь может похвастаться двумя сотнями акров лесных насаждений и лугов, спортивных площадок и теннисных кортов, научных лабораторий и церквей. И богатой библиотекой.
Если бы вам захотелось меня найти в сентябре 1997-го года, библиотека была бы последним местом, где меня следовало искать. Лучше было бы прочесать лес. Или поискать на спортивной площадке. Я старался всё время находиться в движении, чем-то себя занять.
И чаще всего я был один. Я любил людей, характер у меня был общительный, но именно в тот момент я не хотел никого подпускать слишком близко. Мне было необходимо пространство.
Это была непростая задача в Ладгроуве, где более сотни мальчиков жили в одном помещении. Мы вместе ели, вместе купались, вместе спали, иногда - по десять человек в комнате. Все всё про всех знали, вплоть до того, кто обрезан, а кто - нет. (Мы это называли «Круглоголовые против Кавалеров»).
Но когда начался новый семестр, я ни одному из мальчиков ничего не сказал о матери. Из чувства приличия?
Скорее, из страха.
Конечно, из страха.
Через несколько дней после своего возвращения я отмечал день рождения. 15-е сентября 1997-го года. Мне исполнилось тринадцать лет. По старинной традиции Ладгроува должен был быть торт и фруктовое мороженое, мне можно было выбрать два аромата. Я выбрал черную смородину.
И манго.
Мамины любимые наполнители.
Дни рождения всегда были в Ладгроуве важным событием, потому что все мальчики и большинство учителей очень любили сладкое. Часто шла жестокая битва за место рядом с именинником: здесь точно можно было получить первый и самый большой кусок. Не помню, кому удалось получить место рядом со мной.
- Загадывай желание, Гарри!
- Хотите желание? Ладно, хочу, чтобы моя мама была...
Вдруг откуда ни возьмись -
тетя Сара?
С коробкой.
- Открой, Гарри.
Я разорвал ленту и оберточную бумагу. Заглянул внутрь.
- Что...?
- Мама купила это для тебя. Незадолго до...
- Вы хотите сказать, в Париже?
- Да, в Париже.
Это была приставка Xbox. Я обрадовался. Я любил видеоигры.
Такая вот история, во всяком случае. Она упоминается во многих рассказах о моей жизни, но я понятия не имею, правда ли это. Папа говорил, что мама голову повредила, но, может быть, на самом деле мозг был поврежден у меня? В качестве защитного механизма, скорее всего, моя память перестала фиксировать события, как раньше.
8.
Кроме двух директоров, мистера Джеральда и мистера Марстона, Ладгроув в значительной мере находился под каблуком у женщин. Мы называли их смотрительницами. Вся нежность, которую мы получали в повседневной жизни, исходила от них. Смотрительницы обнимали нас, целовали, бинтовали наши раны, вытирали наши слёзы. (То есть, все слёзы, кроме моих). Они считали себя заменителями. Мама-Когда-Мама-Далеко - всегда щебетали они, это было странно, а сейчас - особенно сбивало с толку из-за маминого исчезновения, а еще - из-за того, что смотрительницы внезапно оказались...горячими. Я без памяти влюбился в мисс Робертс. Я был просто уверен, что в один прекрасный день на ней женюсь. Кроме того, вспоминаю двоих мисс Линн. Они были сестрами. Ко второй из них я воспылал страстью. Думал, что на ней женюсь тоже.
Трижды в неделю, после ужина, смотрительницы помогали самым младшим мальчикам с ежевечерним купанием. Как сейчас вижу эти длинные ряди белых ванн, в каждой из которых возлежит мальчик, подобно маленькому фараону, ожидая, когда лично ему помоют голову. (Для старших мальчиков, достигших подросткового возраста, были две ванны в отдельной комнате, за желтой дверью). Смотрительницы шли вдоль рядя ванн с жесткими щетками и брусками цветочгого мыла. У каждого мальчика было свое полотенце с вытесненным номером. Мой номер был 116.
Намылив голову мальчика шампунем, смотрительницы затем медленно и интенсивно ее ополаскивали.
Чертовский конфуз.
Кроме того, смотрительницы помогали решительно избавиться от вшей. Вши появлялись часто. Едва ли не каждую недею приходил какой-нибудь мальчик, нуждающийся в неотложной помощи. «Ай-яй-яй, да у тебя гниды!». Смотрительница быстро склонялась над пациентом, втирала в кожу головы какой-то раствор, потом выскребала мертвых насекомых специальной гребенкой.
Поскольку мне исполнилось тринадцать, смотрительницы больше не помогали мне купаться. Но я по-прежнему зависел от их ежевечерних визитов - они подтыкали мне одеяло, и я по-прежнему ценил их утренние приветствия. Их лица мы видели первыми каждое утро. Они заходили в наши комнаты и открывали шторы. «Доброе утро, мальчики!». Сонным взглядом я смотрел на прекрасное видение в ореоле солнечных лучей...
Неужели...возможно ли это...?
Нет, невозможно.
Смотрительницу, с которой я общался больше всего, звали Пэт. В отличие от других смотрительниц, Пэт
