раба, а сотрудничество и договор нравственно предпочтительнее господства и принуждения. Со времени падения советской империи немногие сомневаются в том, что рыночная экономика, основанная на договоре, предлагает более эффективные средства создавать материальное благосостояние народа, чем командная экономика, основанная на принуждении. Это ведет к очевидному вопросу: если рыночные отношения — столь эффективный метод нашей защиты от материального дискомфорта и страданий, почему такие отношения не стали повсеместным способом организации человеческих дел? Адам Смит ответил: «Ожидать… что свобода торговли когда-либо будет полностью восстановлена в Великобритании, столь же абсурдно, как ожидать, что Океания или Утопия будут когда-либо обустроены в ней. Не только предрассудки населения, но — что куда более непобедимо — личные интересы многих людей непреодолимо нацелены против этого»55. Смит был слишком оптимистичен. Он предполагал, что люди хотят мира и процветания — для того чтобы производительно вести свою личную жизнь, работать, создавать семьи, растить детей.
Встав на плечи Адама Смита и австрийских экономистов, мы в состоянии предложить более исчерпывающий ответ. Многие человеческие отношения — например, между родителями и детьми, членами семей и друзьями — выпадают за пределы отношений обмена и взаимности в их строгом определении. Все людские отношения предполагают какую-то меру и форму взаимности, даже отношения между притесняемым и притеснителем. Однако взаимность, характерная для деловых отношений на расстоянии вытянутой руки, регулируемых контрактом и законом, весьма отличается от взаимности личных отношений между людьми, связанными друг с другом страстными, а не правовыми узами. Некоторые из этих отношений требуют какой-то степени принуждения. Другие требуют признавать правомерность господства и подчинения. Либертарианские принципы — не всеобщая панацея: они не исправляют всякого недомогания в человеческих делах. Я не заявляю, что либертарианцы выступают с такой претензией. В самом деле, такая ошибка типична для критиков либертарианства. Либертарианская философия свободы должна рассматриваться только как путеводная звезда, указывающая в сторону развития свободного человеческого духа в атмосфере свободного общества. Это само по себе достаточное достижение.
В отношении психиатрии вызов для либертарианцев состоит в том, чтобы не покупаться на лозунг «она работает»56. В определенных сторонах жизни — в религии, политике и психиатрии — работает все и не работает ничего. Ценность этики либертарианства не в том, что «она работает», а в том, что она отстаивает свободу и ответственность. Глупость не работает. Лень не работает. Плохая личная гигиена не работает. Однако мы, либертарианцы, выступаем против того, чтобы представители власти вмешивались на этом основании в жизнь людей. Мы делаем так не потому, что ценим лень, глупость и плохую личную гигиену, а потому, что ценим свободу.
Виды поведения, которые мы называем «психическое заболевание», одновременно и работают, и не работают. Некоторые превосходно работают для самого субъекта, составляя привычки или образцы поведения, которые удовлетворяют его потребности и ценности, но расстраивают всех остальных, особенно членов его семьи. В то же время большинство таких видов поведения не работают, в том смысле что не помогают субъекту стать здоровым, состоятельным, счастливым или добродетельным. Невзирая на эти соображения, люди должны иметь право «быть душевнобольными» или «психически расстроенными», точно так же как у них есть право быть расстроенными лично. Разумеется, людям, которых мы так называем или которые сами так себя называют, нельзя прощать нарушения закона на основании их фиктивных психических расстройств.
Сходным образом, о мерах принуждения, которые мы называем «психиатрическое лечение», также можно сказать, что они одновременно и работают, и не работают. Они работают в том смысле, что удовлетворяют потребность членов семьи и общества избавиться от людей, их расстраивающих, а также маскируют их устранение в статусе медицинского лечения. С другой стороны, очевидно, что они не работают: они не облегчают и не излечивают «психической болезни» или лености, нищеты и преступности, которые мы с этой «болезнью» ассоциируем.
Мы не спрашиваем, работает ли религия. Мы признаем, что люди, свою религию исповедующие, считают, что она работает (и наоборот). Суть в том, что мы считаем добровольное исповедание религии основным человеческим правом и запрещаем недобровольную практику религии как уголовное преступление. Наше отношение к психиатрии должно быть таким же. Вместо того чтобы спрашивать — работает ли психиатрия, нам следует признать, что она работает, если люди свободно договариваются о получении психиатрических услуг и платят за них (и наоборот), защитить практику добровольной психиатрии, де-факто запрещенную в терапевтическом государстве, как основное человеческое право57, и настоять на запрете недобровольной психиатрии как преступления против человечества58. Либертарианцы склонны упускать из виду, что психиатрия представляет собой социалистически-государственническое установление, похожее на государственную религию, такую как католичество в средневековой Европе или ислам в современной Саудовской Аравии. Подобно религии, психиатрия предоставляет правила и наставления для личной и общественной жизни, а не диагнозы и лечение заболеваний тела. Традиционно государство и религия образовывали единое учреждение, и все три монотеистические религии опирались на принуждение. На Западе они стали социальными установлениями, отдельными от государства, при этом религия утратила право на узаконенное применение насилия.
В сегодняшних США психиатрия объединена с государством точно так же, как в прошлом религия и государство были объединены практически повсюду. Если бы законы об охране психического здоровья отменили, а правительству было запрещено финансировать психиатрическую деятельность, психиатрия, какой мы ее знаем, исчезла бы. Вакуум, по всей вероятности, заполнили бы многочисленные разнообразные и, пожалуй, новые формы «свободной» (договорной или непринудительной) психиатрии, услуги, оказываемые филантропическими фондами и учреждениями, и для нарушителей закона — санкции в рамках уголовного права.
Захватили ли экономисты идею свободы?
Исторически понятие свободы опирается прежде всего на моральные и философские основания. Монтескье, Вольтер и Золя во Франции, Адам Смит, Милль и Актон в Англии, Франклин, Джефферсон и Пейн в Америке — никто из них не основывал дело свободы на доводах экономики. Я не отрицаю решающей важности права собственности и верховенства права, защищающего право собственности, для личной свободы. Я просто утверждаю, что свобода не является единоличным «владением» экономистов, защищающих свободный рынок. Луэллин Х. Рокуэлл-младший недавно убедительно указал, что экономическое превосходство рынка над социалистической системой производства само по себе представляет угрозу для свободы. Он пишет:
Одна из величайших ошибок интеллектуального движения за свободный рынок — позволить осмысление своих идей в качестве варианта общественной политики. Формулировка предполагает… что целью свободы, частной собственности и рыночных стимулов является лучшее управление обществом… Ныне имеется множество примеров тому, как работает этот ужасный выбор. В политических кругах слово «приватизация» люди используют не для обозначения того, как выводить правительство из определенных сторон
