ротмистр на ветеринара.
— Куда мы денем столько мяса? — невозмутимо ответил Иван Данилович Аксенов, по привычке поправляя на носу очки в железной оправе.
— «Куда», «куда»! — передразнил его Лапшин. — В Москве испортилось сорок пять тысяч пудов говядины. Ее отправили в Козлов и перетопили на смазку для солдатских сапог. В Петрограде в холодильнике попортилось восемнадцать тысяч пудов мяса. История с порчей мяса обсуждалась даже на летней сессии Государственной думы, которая постановила издать министерский законопроект о мясопустных днях. Отныне мясо в России будут есть всего три раза в неделю.
— История обсуждалась, а надо, чтобы она осуждалась. Вот оно какое дело, господин начальник, — пробормотал ветеринар, зевая и крестя рот, спрятанный в бороде и усах.
Ротмистр молча посмотрел на мясо, схватился за голову, больно дернул себя за черные волосы. Он вернулся на утилизационный завод, потом поехал на бойню и оттуда вызвал по телефону из тюрьмы два грузовика с арестантами. Их привезли на свалку перед утром.
Несчастные, бледные, напуганные люди не дышали, а пили воздух, пропитанный запахом аммиака. Вот так бы ехать Золотым шляхом всю жизнь, под пустынным небом, заштрихованным серыми силуэтами деревьев.
Арестантов привезли на свалку, дали в руки лопаты, приказали копать ямы. Апатичные и покорные, они глядели на мертвенное небо, тоскливо отыскивая глазами могучую звезду, светившую им всю дорогу, как огонь, зовущий к жизни.
Они стояли молча, избегая смотреть на ротмистра, а он, маленький и утомленный, почти умолял.
— Побыстрей выкопаем ямы, чтобы эта зараза, — ротмистр показывал на возы с мясом, — не смердела здесь.
Небо начинало сереть, его как бы заволакивало перед дождем, наступила пасмурная минута, предшествующая рассвету, когда кончается ночь и начинается новый день.
— Приступайте к работе! — крикнул Лапшин.
Арестованные продолжали стоять неподвижно, зябко приподняв плечи, и цвет лица у них был неестественный, как у фигур, сделанных из папье-маше.
Ротмистр вынул маленький револьвер, подошел к арестантам, привычно скомандовал:
— Копайте!
Ни один человек не шелохнулся. Ротмистр подошел к ближайшему от него арестанту.
— Копай яму, тебе говорят!
Арестант нервно засмеялся, показал дулю.
— На-ко, выкуси! — Он осатанело рванул на себе сорочку. — Стреляй! Бей, гад, стреляй же, сволочь, пуляй прямо в сердце! Нет такого закону, чтобы нам тухлое мясо закапывать! Лучше я тута как человек помру, чем там на фронте, как скотина!
Ротмистр зажмурил глаза и выстрелил поверх головы для устрашения. Какая-то женщина в собравшейся толпе истерически забилась на земле. Перед глазами ротмистра поплыли ситцевые полосы, расписанные бледно-желтыми кружочками огней.
Арестованных просили, кричали на них, били прикладами винтовок — ничего не помогало, никто ни разу не ударил о землю лопатой. Они сбились в плотный гурт.
А по улицам Чарусы уже ползли слухи. Одетые в лохмотья, с лихорадочным блеском в глазах, с чувалами под мышками шли на свалку голодные жители окраин. В толпе женщин семенили мелкие торговцы; хромые, безрукие — инвалиды войны с белыми Георгиевскими крестами на грязных шинелях. Люди останавливались возле свалки, охватывая ее все сужавшимся кольцом. И вдруг кинулись к возам.
Срывая голос, ротмистр кричал:
— Отойдите, сумасшедшие! Оно ядовитое! Поиздыхаете, как собаки…
Но его не слушали. Одинокий его голос потонул в криках. Ротмистр стрелял в пустынное рассветное небо, но в него начали бросать камни, и он, потеряв фуражку, с разбитой головой бессильно упал в автомобиль. Машина резво, как тяжелая птица дрофа, не то побежала, не то полетела в город.
Проводили ротмистра свистом.
Через два часа подошли три грузовика с городовыми, с двумя железными бочками денатурата. Мясо облили горючим и подожгли. Оно горело нашатырным зеленоватым огнем. Вокруг стояла толпа голодных. Ноздри у людей раздувались, во рту наворачивалась слюна. В воздухе разлился густой, приятный запах жареного мяса.
В одной бочке осталось ведра два денатурата. Лапшин завез его на собачий завод. Степан Скуратов постучал в бочку носком сапога, крикнул:
— Дашка, приготовь яйца, есть чем опохмелиться доброй компании!
Степан умел очищать денатурат яичным белком. Этот довольно распространенный и примитивный способ впервые применил на заводе рабочий Никанор — научился ему в Сибири.
Пока Дашка готовила яйца, Гладилин наточил кружку денатурата и, не закусывая, выпил залпом.
К нему подошел ротмистр.
— Как фамилия?
— Гладилин, ваше благородие.
— Молодец! Ты еще пригодишься мне. Еще много в России студентов, жидов и бунтовщиков. Приходи ко мне в управление, хорошо дам на водку. Поговорим.
На другой день с молчаливого согласия управляющего заводские рабочие стали тайком продавать оставшееся мясо и за два дня распродали до последнего фунта.
VI
Кочегаром на заводе работал Илья Федорец, сын кулака, — служба у Змиева освобождала его от армии. Хутор Федорцов лежал верстах в двенадцати от собачьего завода, в разлогой балке. Вырос хутор в 1907 году, по столыпинскому закону. Сорокапятилетний Назар Гаврилович Федорец, как только вышел земельный закон Столыпина, выделился из общины села Куприева, взял надел в личное пользование. С сыновьями и двумя батраками поселился он в пяти верстах от родного села, на заброшенной дернистой целине, стремясь во что бы то ни стало разбогатеть. Вставал с петухами, спать ложился поздно. Не брезговал ничем — ссужал под проценты деньги и семена, скупал по дешевке земли разорившихся односельчан-бедняков и к началу войны уже владел ста пятьюдесятью десятинами пахотного поля. Федорца прозвали кулаком, и он гордился этой кличкой. Кое-кто в угоду ему и село Куприево стал называть Федорцами.
Илья, молодой, стыдливый парень, стоял подле ветеринара и смотрел на степной горизонт. Он долго мялся. Прошло немало времени, прежде чем он сказал:
— Квашит землю. Коням на пахоте теперь зарез, ног не вытянут, не перемесят нашего широкого поля.
Не поворачивая головы, ветеринар ответил:
— Когда надо дождя — тогда зной, лошади падают от солнечных ударов; а когда надо хорошую погоду, тогда — вот, посмотри! — Он вытянул в туманной пелене руку, от холодного ветра поднялись на ней черные волосы. — Раньше этого не случалось. Погода была как погода.
— Иван Данилович… — Илько выдержал длинную паузу. — Тато просил у вас коней… Наших реквизировали в армию, а вам все одно убивать.
Ветеринар задумался.
— Что ж, бери, только никому ни слова, чтобы не набили нам за них голого места! Понял?
— Як не понять.
В сумерки выехал Илья за ворота завода. Впереди себя гнал табун из семи сапных коней. Дождь перестал. Южный, застоявшийся в крымских виноградниках ветер разворачивал полотнища туч, закутывал в них серую, неприглядную землю.
…После осенней пахоты, на покров, старый Федорец пригласил к себе в гости ветеринара Аксенова, механика Иванова, Степана и нескольких заводских рабочих.
Запрягли в две линейки
