выхожу на высокий берег и зажмуриваюсь от солнечных бликов, мерцающих на маслянистой зеленой поверхности реки.
Оглядываюсь вокруг, с надеждой всматриваюсь в заросли и разочарованно вздыхаю — здесь никого нет.
Медленно опускаюсь на золотой песок, еще не просохший после затяжного дождя, расслабляю усталую спину и наблюдаю за движением воды — она утекает без возврата, скрывается из виду, проплывает мимо новых берегов. А я остаюсь в неизменной точке пространства, застыв в думах, погрязнув в них.
Нельзя войти в одну реку дважды.
А жаль. Жаль…
Я не знаю, сколько просидела в одиночестве на грани яви и сна, подставив стянутую шрамами кожу теплым лучам, но боковым зрением замечаю неясное движение и что-то светлое справа. Поднимаю взгляд, и облегчение проступает слезами на глазах — Сорока, улыбаясь, садится рядом.
— Привет!
— Привет! Давно не виделись… — пищу я, и он соглашается:
— Да…
Наши ноги в потертых кедах болтаются над мутной водой. На том берегу отрывисто каркает ворона, за преградой из полувековых ветел начинается поле — километры зеленых просторов, за ним шоссе — дорога в большие города. В будущее, в мечты, в жизнь. А на этом берегу есть только тишина. Я и прошлое. И Сорока.
Я и не думала уже, что когда-нибудь снова буду нуждаться в общении с кем-то, что буду по кому-то скучать и радоваться в момент встречи.
Даже если сейчас парень предложит мне прогуляться по безлюдным окрестностям, я соглашусь. Пойду куда угодно. Опасения прошлых ночей улетучились вместе со здравым смыслом, исчезли в свете дня.
Но он молчит, жутко и загадочно.
И тогда прорывает меня.
— Миха, а давай номерами обменяемся? Ты же знаешь, как тут временами бывает скучно. Если бы у меня был твой телефон, мы могли бы просто поболтать… — Я сгораю от стыда, и Сорока глухо отзывается:
— Слушай, ну… у меня же… — Он трет бритый затылок. — Девушка есть. Негоже раздавать номера другим девчонкам.
Я уже слышала о его мифической девушке — неведомой счастливице, но именно сейчас невинная шутка вызывает обиду и злость.
— Как хочешь. Я больше ничего не стану выпрашивать у тебя!
Часто моргаю и отворачиваюсь.
Закусив губу, молча изучаю корявые корни, торчащие из разноцветной слоеной почвы обрыва, и горько усмехаюсь. При всем желании я не смогла бы произвести впечатление на мальчика, ведь от заносчивой красотки Влады не осталось и следа.
— Стоп. Так не пойдет! — Спохватившись, Сорока примирительно поднимает руки. — Я бы дал тебе свой телефон! Правда! Но… у меня его нет.
— Не ври! — Я с сомнением смотрю в синие глаза — ледяную пустоту с темным дном. — В каком веке ты живешь?
— В двадцать первом! — ржет Сорока и, став серьезным, прищуривается: — Что тебя так разозлило? То, что я не дал свой номер? Или то, что у меня кто-то есть?
Я отвожу взгляд. Это происходит снова. Он ничего не рассказывает о себе, но прекрасно понимает, что я впала в зависимость от возможности вывернуться перед ним наизнанку ради секундного избавления от груза вины.
— А тебе кто-нибудь нравится? — не унимается Сорока, вторгаясь на запретную территорию, и я застываю. Если расскажу — сломается еще один барьер, часть боли уйдет, я стану слабой и уязвимой, но освобожу разум для новых мыслей.
— Да… — я решаюсь, и жар заливает щеки.
— Колись! — Сорока устраивается поудобнее, приготовившись слушать.
— В общем… был один парень. — Я глубоко вдыхаю и мучительно выдыхаю. — И есть. Но мы больше не общаемся.
— И что же он натворил? — любопытствует Сорока, но тут же исправляется под моим гневным взглядом: — Ладно, я не прошу подробностей!.. Так как ты поняла, что влюбилась?
Он ждет, и я хватаюсь за спасительную рукоятку трости, собираясь с мыслями.
— Ну… я долгое время не знала, как правильно называется то, что я чувствую к нему. Просто мир становился ярче, когда он был рядом. Хотелось смеяться и плакать… Нравилось смотреть на него и слышать его голос, даже не вникая в смысл фраз. А говорил он всегда нужные слова, остроумно шутил, давал дельные советы, поддерживал. — Горло сдавливают слезы тоски и восторга. — Когда он был рядом, я чувствовала себя… странно. Я далеко не сразу поняла, что, возможно, влюблена. А потом…
— А потом?.. — напоминает Сорока, пристально глядя мне в глаза, и я выпаливаю:
— Да неважно. Мы давно расстались. После выписки из больницы я игнорю его и не читаю его сообщения.
— Стало быть, он тоже тебя любит?.. — предполагает Сорока, и я в ужасе вскрикиваю:
— Ты больной??? — Костяшки обхвативших трость пальцев белеют, страх опаляет все внутри: — Я же теперь инвалид. Монстр Франкенштейна! Посмотри на меня! Одна нога короче другой, на руках и на лбу заплатки, с ног содрана кожа… Я хожу с палочкой. Лол, я пенсию получаю!
Сорока сканирует мое лицо.
— Ну и что? — Он абсолютно спокоен. — Если парень продолжает тебя донимать, значит ему все еще есть что сказать тебе.
Он пялится на меня с безмятежной снисходительностью, и я всхлипываю:
— Он роскошный мальчик. Он не для меня. Все это больше не для меня и должно остаться в прошлом, черт побери!
— Ты не права! — Сорока качает головой. — Ты ни фига не права! Просто послушай, что я скажу тебе!
* * *
13
В предвкушении узнать хоть что-то о нем, я подаюсь вперед, двигаюсь ближе, любопытство и азарт оживают в груди, но тут же улетучиваются под сквозняком разочарования, потому что Сорока объявляет:
— Я люблю свою девушку! — Со смертельной скукой гляжу на него, но он упрямо продолжает: — Каюсь — раньше я велся на внешность, и Ксюху с первого взгляда не рассмотрел. Но однажды она засмеялась и… я забыл имя друга, находившегося рядом. Я видел только ее и тихо охреневал… Это было как вспышка молнии. В тот миг мне захотелось перевернуть реальность. — Сорока мучительно подбирает слова, и лицо его светлеет: — Блин. Вот представь: ты живешь в большом сером городе, ходишь по его грязным улицам, без перспектив, без денег, но внутри тебя бушует любовь. И ты чувствуешь себя невъе… кхм… очень крутым красавчиком, которому все под силу, а любое море — по колено.
