– это запах уже совсем другого человека, другого города и другой квартиры. Запах отсутствия.
– Мне иногда кажется, что она родила нас, потому что так хотел ты. Мы всегда интересовали её меньше, чем кашель и аллергии.
– Я не знаю, Лесечка, но думаю, что это неправда. Ваша мама… своеобразная женщина. Не грусти, – он погладил меня по волосам, – я не бросаю вас. Просто вы уже взрослые и скоро сможете начать свою жизнь. А я свою. И мы скоро увидимся.
– Скоро?
– Очень скоро.
– Пап, – сказала я, отведя взгляд, – прости. На самом деле я не считаю, что вы отвратительные родители.
– Я знаю, дорогая.
Папа поцеловал меня в лоб, сел в машину и, еще раз помахав рукой, уехал. Я не знала, на самом ли деле он вернется через месяц, или через год, и едет ли он к какой-нибудь другой женщине. Я стояла посреди сгущающихся сумерек, позади меня звенел тишиной дом, только что пораженный взрывом, где в гостиной окаменела пахнущая коньяком мать. И я знала, что всю ночь смогу слышать, о чем она думает. Вдруг по крыльцу сбежал Филя в куртке и с рюкзаком.
– Уехал? – спросил он.
– Уехал, – ответила я. – Ты куда?
Филя сплюнул в сторону.
– Ну и пусть катится, туда ему и дорога. Куда угодно, подальше отсюда. Переночую у друзей. – Он посмотрел на меня. – Ты останешься?
___________________________
От меня до Яна полчаса езды на велосипеде, и, когда я добралась, уже совсем стемнело. Поля кончились, через минуту я круто впишусь в поворот налево и проеду по широкой дороге, с обеих сторон охраняемой мощными стволами деревьев, потом она вильнет вправо, и я увижу впереди широченную деревянную ограду. Когда-то на землях нашей округи стояло много летних коттеджей знатных семей. На месте одного из них отец Яна и построил их дом – двухэтажный и широкий, отличавшийся особой практичностью планировки, он каждый раз хитро подмигивал мне из-за густо окружавших его елей, которые были едва ли не единственным украшением здоровенного участка. Ян стремился не облагородить, но с пользой использовать каждый сантиметр своей жилой земли – по всей территории методично возводились строения самого разного размера и назначения, совершенно, на мой взгляд, не способствующие уюту. Большинство местных фермеров старались оградить жилые участки от рабочих нужд, но семья Яна к их числу никогда не принадлежала. Для удовольствия здесь была только баня, которую не топили уже бог знает сколько лет, и стекловарочная мастерская, в которой Ян иногда даже спал. Кроме меня, гости тут бывали не часто – не собирались шумные дружеские компании, как в других домах, не отмечались праздники и семейные годовщины, но все-таки ни один дом в округе, включая собственный, я не любила так, как этот.
Было темно и жутковато, со стороны небольших конюшен слышалось ржание. Поближе к себе Ян держал наиболее ценных лошадей. В доме его не было – дверь как обычно не заперта, но свет не горел. Я прислонила серебристо-розовый велосипед к крыльцу и пошла вглубь двора, где притаилось невзрачное низкое серое строение, внутри которого часто творилось волшебство. Ян сидел на единственной ступеньке перед входом в мастерскую и скручивал сигарету, рядом с ним стояла большая чашка чая и банка меда, а у ног спал здоровенный рыжий пес, громко похрапывая.
– Привет, – сказала я, подходя к мастерской.
Пес тут же вскочил и что было духу начал хрипло лаять, оглушая все живое в радиусе нескольких метров. Мы с ним были давно знакомы, это была добрая и умная сторожевая собака, которая совершенно не интересовалась охраной имущества и добросовестно выполняла свой долг исключительно в присутствии хозяина.
– Фу, Грот, заткнись, – рявкнул Ян, который терпеть не мог, когда ему лаяли прямо в ухо.
– Грот, лежать, – я погладила замолчавшую псину по голове и посмотрела на Яна.
Он облизнул сигаретный листик и, закончив свое творение, с наслаждением прикурил, прикрыв глаза. Он молчал и ни о чем не спрашивал, выпуская изо рта густые клубы дыма. Я смотрела, как они медленно и красиво таяли в воздухе. Наконец, словно морально подготовившись, Ян ожидающе на меня посмотрел.
– Я буду у тебя ночевать. Они разводятся, – сказала я. – Папа уехал.
– Понятно.
– Ты знал? Знал, что они уже давно решили?
– Ну… я догадывался. На выпускном твой отец сказал, что подыскивает себе квартиру.
Я отвернулась и смотрела куда-то в сторону, в темноту.
– У него там есть другая женщина?
– Не знаю. А и знал бы, не от меня тебе об этом стоило бы услышать.
Ян бухнул себе в чай три огромные ложки ароматного меда с местной пасеки и отставил банку в сторону. Я пыталась не зареветь, но ничего не получалось. Слезы будто все время находились очень близко, и только ждали повода вырваться наружу.
– Почему все так? Ощущение, что люди, которых я люблю, меня бросают. И что они делают это, потому что у меня ничего не получается, потому что я не знаю, чем хочу заниматься, к чему стремиться. Я от этого хочу умереть, Ян. Все это… дурацкая жизнь. Я иногда могу целый день думать об этом, понимаешь? Целый день. Мне нравятся моменты – нравится скакать верхом, нравится ложиться в постель, смотреть, как ты делаешь фигурки. В эти моменты я счастлива, но во все остальное время, в целом – моя жизнь несчастна. Когда я остаюсь одна, мне становится страшно и одиноко, я чувствую, что никто и никогда не поймет меня, потому что никто больше всего этого не слышит и не чувствует. Я хочу быть как все, быть нормальной.
– Это не совсем так, Лося, – Ян выбросил окурок, поставил чашку на землю, потянул меня за руку и усадил рядом. – Тебе же нравится ощущать, что ты не похожа на других, знать, что ты – особенная. Просто нужно не доводить это ощущение до абсолюта, позволяя ему превратиться в одиночество. И никто тебя не бросает, твой отец просто хочет жить своей жизнью.
– В которой меня нет.
– Ты же знаешь, что и это не совсем так. Кроме того, я всё ещё здесь. – Ян обнял меня, и я прижалась мокрой щекой к его шее.
– Ты тоже когда-нибудь уйдешь. У всех находится кто-то ближе, чем я. У мамы есть её пациенты, у Фили друзья, у Кука его семья, у папы… бог знает кто. И ты найдешь такое.
– То, что люди любят что-то ещё, не значит, что они не любят тебя. Даже наоборот. У них есть что-то важное и интересное,