девочки, кроме имени Майи, ничего уже не осталось; впрочем, она, может быть, и осталась сама собой, только повзрослела, преобразилась во времени, главное другое — того человека, той легкомысленной, веселой девочки, из-за которой он столько мучился и ради которой столько сделал, просто не было уже на белом свете — и вся жизнь его, все поиски и внутренние споры, оказывается, были пустыми, никчемными и никому не нужными. Как странно, жестоко она рассмеялась, когда он показал ей свою тетрадь. «Пространство и время»! Ужасно, удивительно смешно! Она просто даже не поняла, о чем это он ей говорит, что хотел сказать своим «пространством и временем»… Для нее не существовало этих отвлеченных вопросов, она вся была переполнена заботами и ощущениями реальными, конкретными. За эти годы слишком много событий произошло в ее жизни, и события эти всегда отзывались в ее сердце конкретно: болью, радостью или разочарованием. Но «пространство и время»? — нет, об этом она решительно ничего не знала и не поняла Ваганова. И теперь ему стало как-то не по себе от сознания, что он, чуть ли не пять лет протоптавшийся на одном месте, узнал об этом, догадался с достаточной очевидностью лишь сегодня — увидев, как реальные годы отразились на девочке, которую любил. Не было ничего, и не было никого, кого он любил когда-то, и значит, он жил бессмысленной, пустой жизнью… Он жил идеей, в каком-то идеальном мире, и кому-то что-то доказывал, и оказалось, что он доказывал, что время можно остановить, повернуть его вспять, а этого сделать нельзя.
И получилось, думал он уже с каким-то страхом о себе, что он просто всегда бежал от серьезной, нужной, реальной жизни. И что, может быть, он действительно был предателем по отношению к этой жизни. Но ведь он никогда не хотел этого! Наоборот, всегда хотел истины, правды, искренности. Видимо, во всем нужна мера, даже в поисках истины. Он попробовал поставить себя на место своей жены Лены и понял теперь ту муку, какую она, должно быть, испытывала, живя с ним. Жить с человеком, зная наверное, что он постоянно думает о другой, — это действительно мука. Но еще большая мука понимать, что это были просто глупые его мечты, это было еще детство, это было несерьезно, а ведь лет ему было уже достаточно много, чтобы можно было назвать его взрослым человеком, мужчиной…
— Ты что приехал-то? Любишь, что ли, меня? — спросила Майя.
Ему стало не по себе от этого вопроса.
— Да ты не бойся, — усмехнулась она. — Я по-хорошему спрашиваю. Так просто… Любишь — и любишь. Мало ли кто кого любит…
Но он опять промолчал.
— Бить вас надо. Мужиков-то… Чтоб знали, как жить…
И через секунду добавила:
— Ну да ладно, теперь уж все равно…
Вернувшись в Москву, он зашел в столовую на Кузьминской улице. Сверху, со второго этажа, он смотрел, как по Кузьминскому мосту на огромной скорости проносятся грузовики, автобусы, легковые автомобили.
«Все прошло, — думал он, — отныне уже нет того, что было прежде».
Ваганов усмехнулся и покачал головой. А машины шли и шли… Ваганов вспомнил, как Майя переспросила: «Саша? Какой Саша? А-а…» — и махнула рукой на то, что было. Но все-таки «того» Сашу она помнила, думал он. А что говорил ей Саша? Нет, этого она не могла вспомнить… Тогда Ваганов подсказал: о любви, времени и пространстве… Она тихо засмеялась: никакого времени и пространства она не помнит. Ну а что о любви — это естественно…
И он качал теперь головой…
Он вставал, шел к буфету и покупал еще пива, сам выливая его из бутылки в кружку. Потом возвращался в зал, садился на прежнее место…
Когда, уже под вечер, ему надоело смотреть на улицу, мост, машины, он повернулся от окна к буфету — и удивленно повел бровью. Через стеклянную дверь он увидел, как в зале напротив, диетическом зале, официантки накрывали длинные, в белых скатертях, столы, расставляли закуски, вина…
«Наверное, — подумал Ваганов, — какой-нибудь банкет будет», — и улыбнулся с завистью.
А потом словно бы посветлело кругом, послышалась радостная, громкая музыка, начали приходить гости, они смеялись, шутили и проходили мимо зала, в котором сидел Ваганов, в диетический зал. Они даже и не обращали внимания на тех, кто сидел в другом зале, как будто это был собственный их дом, а не общественная столовая.
Потом что-то закричали, захлопали в ладоши, ударил туш, и Ваганов увидел, как по лестнице подымается смущенная пара — она в белом, он в черном…
«Вот оно что, — думал Ваганов. — Смотри-ка…»
Он сидел, пил пиво и глядел, как началось в другом зале празднество, все там смеялись, легки были сердцем, лилось шампанское, кричали: «Горько!»
В сознании у Ваганова что-то прояснилось, волнующее, ноющее чувство подымалось из груди в голову, заполняло ее, расширяло… Ему хотелось пойти поцеловать невесте руку, поздравить молодых с законным браком. Думалось, что у них, конечно, все по-настоящему, он от чистого сердца желает им счастья, много-много детей…
И тут кто-то знакомым, родным голосом сказал ему:
— Митя…
Он оглянулся и увидел, что рядом с ним стоит Лена и смотрит на него какими-то незнакомыми ему, странными глазами.
— Митя… — повторила она.
И устало присела с ним рядом, положив как бы враз потяжелевшие руки на стол, и протяжно вздохнула.
А он, как будто даже и не удивившись, начал говорить. И говорил, не останавливаясь, умно, глупо, путано, ясно, зло, добро, обидно, лестно, влюбленно… Она слушала, смотрела на него, гладила ему руку и думала; она смотрела на него, словно впервые видя этого человека, как бы открывая его для себя… Глаза у нее лихорадочно блестели; он не знал еще, что всю ночь она не спала и тоже думала, думала, надеясь и устрашаясь. Это было в первый раз, что он не ночевал дома. И столько, сколько она передумала о нем и о себе в эту ночь, она еще никогда не думала… Она слушала, смотрела на него, верила и не верила, гладила ему руку…
— Митя, — изредка повторяла она. — Митя…
И потом, много позже, им было уже все понятно, когда она тихо прошептала:
— Родной. Глупый…
СВАДЬБА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Томка свернула за угол, шла разозленная, смотрела себе под ноги и тут — на тебе! — столкнулась с Ипатьевым. С «Ипашкой», как она его раньше называла — и ласково, и насмешливо, и зло, в зависимости от случая. Увидеть его теперь она не ожидала, забыла даже думать о нем — мало ли в
