всей душой своей он не мог не потянуться к ней.
Он не понимал еще, что потому он потянулся к ней, что в сердце его, ровно бы уже уязвленном, продолжала жить где-то в самой глубине, в какой-то странной сути надежда. Надежда эта была любовью.
Этой любви еще нужно было проснуться, еще ощутить, вспомнить самое себя, но главное — она жила в нем, она была.
Если его оставили одного, то для того, наверное, чтобы он наконец понял, кому он посвящал все свои метания, поиски, заблуждения. Ведь он любил — и не ту вовсе, с которой жил и с которой был одинок, размышляя о времени и пространстве, но ту, которая и послужила причиной этих размышлений.
Он не понимал еще этого так, чтобы перед глазами наверное встал конкретный образ, но то чувство общего и прекрасного в людях, та тайна, что волновала его, — это ведь была красота.
Когда он вновь заметил ее, вот в этой женщине, в этом ребенке, вон в той девушке, ему открылось, что он давний ее пленник, что любовь и красота, если они и толкнули его задуматься над временем и пространством, то лишь для того только, чтобы он вновь вернулся к ним.
Любовь вновь ожила для Ваганова, она была вокруг него, воплощалась в красоте, ее зове постигать ее, стремиться к ней. Он почувствовал себя со временем не созерцателем даже, но мучеником красоты, потому что терялся в ней и не находил выхода чувствам.
Не изменив жене, он уже изменил ей с людьми.
Когда Лена почувствовала это, когда поняла, что из-за времени и пространства в их семье происходит нечто очень серьезное и важное, она испугалась. Она любила Ваганова, но хотела видеть его не тем, кем он был, а другим, но и он хотел видеть в ней не ту, а другую, даже больше — он хотел, чтобы она была той, другой.
Лена вновь начала интересоваться его жизнью, его мыслями, но, раз оттолкнув его, раз направив его к размышлениям об истинной его любви, она ничего уже не могла вернуть. Со страхом и чувством собственного неверия в то, что понимала и видела, она все более убеждалась, что, что бы ни совершалось в их доме, в их семье, потеряло для Ваганова всякий смысл. Она видела движение его внутреннего «я» — от нее к другим — и не могла простить ему этого.
— Предатель! — так сказала она ему впервые.
Он, сразу не поняв, словно бы споткнулся на услышанном слове, но тотчас ощутил, как густая, враз наполнившая его до краев обида растеклась в нем. Он, думающий, знающий, внутренне кричащий ей, что это она, она предательница, вдруг услышал: предатель — он.
Ваганов постучал в дверь.
— Да, да! — услышал он. — Кто там?
Он вошел в дом: свет низкой, не прикрытой абажуром лампочки ослепил его. Он защитил ладонью глаза и, щурясь, наугад сказал:
— Здравствуйте!
— Здорово, здорово, парень, — усмехнулся кто-то, и когда Ваганов немного погодя убрал от глаз руку, то увидел отца Майи, каким его и запомнил: с бородой, в круглых очках. Знакомы они не были, и отец Майи смотрел на него с любопытством и затаенной усмешкой.
— Что скажешь, молодой человек?
— Я… — начал Ваганов. — Видите ли, я проездом…
— Переночевать, что ли? — подсказал отец.
— Да нет… не совсем… Я хотел спросить, дома ли Майя?
— Майка-то? А вы что, знаете ее?
— Да. Мы вместе учились. Хотелось бы повидать.
— Тогда полезай наверх, — сказал он. — Она, парень, на втором этаже у нас. Эй, Майка! — крикнул он дочери. — Тут к тебе гость, принимай! — И опять усмехнулся: поздний гость.
Ваганов по деревянной лестнице полез наверх, откинул люк и ступил в просторную, слабо освещенную комнату. В углу, за столом, сидела Майя и, как было видно, гадала на картах. Рядом с ней в маленькой кроватке спал ребенок.
Долго они глядели друг на друга.
— Откуда ты? — спросила она наконец взволнованно, но скрывая это.
— Из Москвы, — ответил он. — Здравствуй.
— Здравствуй… Вот уж кого не ждала, — усмехнулась она той же, как и ее отец, усмешкой. — Проходи, садись. — Она пододвинула ему стул.
Он прошел и сел.
— Может, — крикнул снизу отец, — мы по этому поводу сообразим?
— Ладно, без тебя обойдемся! — отрезала Майя (непривычным для Ваганова голосом), подошла к люку и закрыла его.
Она села на прежнее место и пристально, вновь с усмешкой начала глядеть ему в глаза. Он опустил голову, чувствуя, как краснеет.
Так, сидя с опущенной головой, он неожиданно вспомнил девушку в автобусе и понял, на кого она была похожа: на Майю, какая она была перед ним.
— Сегодня, — сказал он, поднимая голову, — я видел девушку, она похожа на тебя.
— Да брось ты… — вяло махнула она рукой.
Он посмотрел на нее внимательно и не заметил ничего прежнего, что было в ней, ни того, какой она жила в его памяти: смеющаяся, быстрая, с озорными глазами…
— Ты женат? — спросила она.
— Да, — ответил он. — Сегодня как раз пять лет.
— Молодец, — искренне похвалила она. — А у меня, видишь, дочь. — Она показала на девочку. — Три года уже. Отца только нет…
— Да, — согласился он, — бывает.
— Чаю хочешь?
— Нет, спасибо.
— А водки?
— И водки не хочу.
— И ладно… А у тебя есть дети?
— Нет.
— В свое, значит, удовольствие живете? — снова усмехнулась она.
— Ну да, — кивнул он. — Выходит, в свое.
— Не обижайся… Ты, конечно, институт закончил?
— Да.
— Давно?
— В прошлом году. Теперь преподаю в техникуме сопромат.
— Чудное слово, — покачала она головой. — Не знаю такого.
— Сопротивление материалов, — подсказал он. — Да это все ерунда… Хорошо у тебя. — Он показал рукой.
— Брось, брось… Все у меня плохо, все… Живу с отцом, дочка вот еще. Мама-то умерла… — Она помолчала. — Ты инженер. Ты теперь… у-у-у… А я? Знаешь, кто я?
— Кто?
— Продавец. Всего-навсего.
— Все это не имеет значения.
— А что имеет? Не имеет… Жена-то небось тоже институт окончила?
— Да.
— А говоришь — не имеет…
— Ничего не имеет значения, — все-таки возразил он. — Все это ерунда.
— Ну что, по-твоему, тогда имеет значение?
— Что? Надо подумать…
— Надо, — улыбнулась она. — Давай все же выпьем… Что-то хорошо с тобой говорить. Не понимала этого раньше.
Она достала из буфета две рюмки, початую бутылку вина, конфеты.
— Ну, за твое пятилетие!
— За твою дочь!..
Ваганов вдруг ясно-ясно увидел себя со стороны, и сделалось ему мучительно стыдно… Теперь, повидав Майю, поговорив с ней, он как-то по-простому, по-житейски, как взрослый мужчина, понял, что она вовсе не та, которую он любил когда-то, что от той
