Кто-то дернул меня за полу плаща, и это вернуло меня к реальности. Я инстинктивно схватился за кошелек, чтобы убедиться в его целости. Кошелек был на месте, и я заметил укоризну в глазах мальчонки, оказавшегося рядом со мной.
— Ты понимаешь по-гречески? — спросил я на всякий случай.
К моему изумлению, мальчонка утвердительно кивнул головой.
— Действительно понимаешь?
Еще один утвердительный кивок и блеск белых зубов.
— Не подскажешь, где бы я мог найти человека? Человека, готового выполнить опасную работу?
Я изобразил, будто машу в воздухе двумя мечами. Немного подумав, мальчик кивнул мне в третий раз.
— Элимас, — прочирикал он. — Ты видеть Элимас.
— Элимас?
— Да. Ты видеть Элимас.
Я позволил ему взять меня за руку и пошел вслед за ним по узкой дорожке, вившейся меж неровными рядами строений. Опасаясь попасть в засаду и стать жертвой грабежа, я стрелял глазами во всех направлениях. В тот день у меня было с собой изрядное количество золотых монет, полученных от Крисафия, а моим единственным оружием был спрятанный в голенище сапога нож. Но мой проводник в оборванной тунике и с босыми ногами вел меня все дальше и дальше в лабиринт жалких покосившихся хибар. Я то и дело ловил на себе недобрые взгляды местных жителей, выглядывавших из-за драных выцветших полотнищ, которыми они прикрывали свои окна и двери. Мужчины, стоявшие группами вдоль дороги, замолкали при нашем приближении и провожали нас дерзкими взглядами, а женщины задирали юбки и делали непристойные предложения. Если меня что-то и утешало, так это то, что мой спутник не обращал на них ни малейшего внимания.
В конце концов мы оказались возле костерка, над которым висел большой прокопченный чан. Седая старуха помешивала его содержимое, бормоча что-то себе под нос. Рядом стояла импровизированная палатка, сделанная из пурпурного полотнища, какими обычно украшают улицы во время императорских процессий.
— Элимас, — сказал мальчонка и убежал.
Я проследил за тем, как он скрылся за грудой камней, которая, вероятно, была чьим-то домом, и меня охватило острое желание побежать за ним. Но я зашел слишком далеко и теперь должен был сделать последний шаг, пусть даже неблагоразумный и безрассудный. Не обращая внимания на старую каргу, заливавшуюся идиотским смехом, я согнулся в три погибели и влез в палатку.
Эта пурпурная ткань была, должно быть, прекрасной выделки, потому что внутри палатки было темно, хотя едкий дым от костра все же проникал сюда. Я закашлялся, и глаза мои начали слезиться. Услышав какие-то неясные звуки, я машинально потянулся за ножом и тихо спросил:
— Элимас?
Из глубины палатки слышалось тяжелое свистящее дыхание.
— Элимас, — раздалось наконец в ответ.
Судя по выговору, голос этот принадлежал отнюдь не ромею.
— Ты говоришь по-гречески? — спросил я, опустив нож, но все еще готовый отпрыгнуть в случае необходимости.
Элимас ничего не сказал. Мои надежды вновь начали таять. И тут в полной тишине дважды пролаяла собака — так близко от меня, что моя рука непроизвольно взметнулась вверх в защитном жесте. Из-за этого движения я потерял равновесие и неуклюже сел на песчаный пол.
— Не бойся, — спокойно заметил Элимас. — София ответит на все твои вопросы.
— София?
Я понадеялся, что речь идет не о старой карге, хлопочущей возле огня.
Собака пролаяла еще два раза. Мои глаза постепенно привыкли к полумраку, и я увидел перед собой сгорбленного седобородого старика, сидевшего скрестив ноги. Его правая рука лежала на большом черном предмете, который можно было принять за подушку… когда он не лаял.
— София, — подтвердил старик, и собака опять пролаяла дважды.
Мне в голову пришла на удивление нелепая мысль.
— София — это твоя собака?
Двукратный отрывистый лай развеял все мои сомнения.
— Значит, София ответит на мои вопросы?
Наверное, в этом костре, дым которого наполнил мои легкие, горели не только дрова…
— Выходит, — продолжал я, — она владеет греческим языком?
Собака гавкнула всего один раз.
— Что это значит? Она не говорит по-гречески?
Собака вновь пролаяла два раза.
Я оглянулся на дверной проем, который необъяснимым образом оказался закрыт. Интересно, что сказал бы Крисафий, если бы узнал, что я трачу свое время и его золото на разговоры с дрессированными животными?
Элимас ласково погладил собаку.
— Не говорит, — отрывисто произнес он. — Только понимает.
— Собака понимает по-гречески? — ядовито спросил я.
Двукратный лай подтвердил, что так оно и есть.
— Тогда ответь мне, София, — начал я, не зная, куда заведет меня желание разгадать эту загадку. — Смогу ли я найти где-нибудь поблизости наемника?
София пренебрежительно взглянула на меня и, положив голову между лап, громко засопела.
— В чем дело? — спросил я, раздраженный этим внезапным приступом сонливости.
Какое-то время Элимас задумчиво раскачивался из стороны в сторону, после чего костлявым пальцем нарисовал на песке круг, а внутри его — меньший кружок с глазками и ротиком.
Долгий опыт общения с шарлатанами, а также недвусмысленность картинки подсказали мне ответ.
— Ты хочешь денег за разговор с твоей собакой?
Старик поморщился, решительно замотал головой и указал на лежащую рядом черную суку.
— Твоя собака хочет денег за возможность поговорить с ней?
София приподняла морду ровно настолько, чтобы гавкнуть два раза. Кляня себя за непроходимую глупость, я извлек из кошелька обол и бросил его на песок перед собакой.
Смерив меня высокомерным взглядом, она принялась вылизывать зад.
Я вздохнул и прибавил к первому оболу второй, а затем и третий. София даже не посмотрела в мою сторону. Мне не оставалось ничего иного, как только бросить на песок серебряный кератий.
София повернулась ко мне и удовлетворенно пролаяла два раза.
— Отлично. Так я смогу найти поблизости наемников?
Собака вновь пролаяла дважды. Впрочем, ответ на этот вопрос знала любая собака. Я хотел бы получить за свои деньги немного больше.
— И где же я их найду?
Собака и ее хозяин окинули меня презрительными взглядами.
— На Селимбрийской дороге?
Гав.
— Рядом с дорогой?
Гав-гав.
Я сделал паузу, стараясь придумать вопросы, которые вывели бы меня прямо к цели.
— Много ли людей смогли бы мне помочь?
