о смерти вождя. Я видела, как выразительно переглянулись взрослые. В обеих семьях были репрессированные.
Пока они шептались между собой по поводу этого события, мы со Светланой по своей привычке решили над именинницей подшутить и подлили ей в тарелку уксус. Проглотив пельмень, она заплакала. Дядя Ваня засмеялся и сказал: «Это она Сталина так жалеет». Чтобы её успокоить, мы побежали на кухню за мороженым.
И сегодня, когда говорят о смерти вождя, я вспоминаю тарелку с весёлыми васильками по краям, а в центре белоснежный айсберг – символ радостного детского праздника.
«Трамвайный папа» и новые родственники
Не надобно другого образца,
Когда в глазах пример отца.
Александр Грибоедов
Однажды мы поехали к маминой подруге на другой конец города.
В трамвае напротив нас сидел молодой, симпатичный человек. Стройный, с роскошной шевелюрой пепельных волос, голубыми глазами и открытой белозубой улыбкой, он мне, трёхлетней девочке, очень понравился.
Я была прехорошенькая, и на меня часто взрослые обращали внимание.
У нас с ним быстро завязался разговор и как-то незаметно я очутилась у него на коленях. Мой новый знакомый говорил с лёгким акцентом и был одет элегантно. Рассказав ему о себе, о садике и всех обитателях бабушкиного двора, я вдруг спохватилась и, подражая взрослым, представила:
– Познакомьтесь, пожалуйста, это моя мама Лена.
– Твоя мама очень красивая, – сказал он.
– Да она просто напудренная, – раскрыла я секрет маминой красоты, вогнав её в такую краску, которую никакая пудра не в состоянии была скрыть.
– А вы не хотите на ней жениться? – спросила я.
И увидев его замешательство, добавила, вытянув губы трубочкой:
– Она хо-ро-фая.
Через две недели мама случайно (а возможно и нет) встретила нашего нового знакомого на трамвайной остановке. Через несколько месяцев состоялась скромная свадьба. Так я нашла для мамы мужа, а для себя – отца.
* * *
Незадолго до их свадьбы мама привезла на детсадовскую дачу моего будущего отчима и Якова Ильича.
В раннем детстве я своего отца не видела. Когда он бывал в Магнитогорске, бабушка спроваживала меня к родственникам в деревню.
Был прекрасный солнечный день.
– Какую девочку ты бы выбрал? – спросила мама Якова Ильича, указывая на детей во дворе.
– Мне и выбирать нечего. Вон моя дочь, – сказал он и направился ко мне.
Мама побежала следом:
– Яша, прошу тебя, она ничего не должна знать.
Я вприпрыжку бросилась к ним навстречу. Незнакомый дядя, сказал:
– Здравствуй, Любушка.
И прижав меня к груди, долго не отпускал.
– Здравствуйте, дядя, – вежливо ответила я.
* * *
Мне было три с половиной года, но я понимала, что оба дяди каким-то образом близки нам с мамой. Оба мне нравились, я готова была любить их всем сердцем, но что-то подсказывало, что главным, настоящим отцом будет тот, кого я выбрала сама и которого долго называла «трамвайным папой».
Наступил момент прощания. Яков Ильич, присев передо мной, сказал:
– Ну, мурзилка, завтра я уезжаю, увидимся с тобой не скоро. Отдыхай, поправляйся.
В глазах его стояли слёзы. Я обняла его и тихо сказала:
– Дядя, я тебя люблю.
* * *
Вместе с «трамвайным папой» в нашу жизнь вошёл его друг Алёша, человек, прошедший войну, потерявший всех своих родных, но сохранивший доброту, которой не было меры, наивность, чистоту, честность и редкое благородство. Много было в то время хороших людей, но и на их фоне он представлялся почти святым. Голубые глаза его светились таким добрым светом, что я как-то воскликнула:
– У дяди Алёши в глазах солнышко живёт!
Будучи холостым, он был очень привязан к нашей молодой дружной семье. К его приходу мама готовила селёдку, причём вымачивала её в молоке. При виде любимого блюда, Алёша, просияв лицом, говорил, слегка гнусавя:
– Селёдка! Вку-у-усная!
Папа при этом шутил:
– Между прочим, для меня эта дрянь в молоке не вымачивается.
– Не заслужил, стало быть, – парировал дядя Алёша.
Обожая дарить подарки, на которые изводил свою зарплату, он часто приносил нам с мамой что-нибудь непременно дорогое и изысканное – духи, огромную охапку цветов или красивый костюмчик для меня. При этом смущался и, неловко выложив подарок на стол, говорил:
– Вот принёс кое-что девочкам… Шёл мимо, увидел… Сказали, хорошие…
Врач по образованию, он продолжал ходить в выцветшей гимнастёрке. Когда мама говорила, что надо бы приодеться, он отвечал: «Неудобно выделяться».
Но она всё-таки настояла на своём, и мы отправились все вместе принарядить нашего любимца. В магазине он смущался, отбрыкивался от каждой вещи, считая, что «это слишком шикарно и стыдно носить», но мама довела дело до конца и купила всё, что полагалось такому привлекательному молодому человеку, да ещё и доктору. Когда он, наконец, предстал пред наши очи во всём своём великолепии, я оценила это по-своему:
– Дядя Алёша, ты – ну прямо настоящий пряник!
Накануне мне впервые купили тульский пряник, который мне казался верхом совершенства.
Вскоре нашему доктору дали комнату в центре города в солидном сталинском доме. Мы были очень рады за него. Родители предложили помочь с благоустройством, но он отказался, сказав, что готовит сюрприз. Прошло какое-то время, и мы были торжественно приглашены на новоселье. Купили подарки и отправились в гости. Мама, зная беспомощность Алёши в быту, прихватила кое-что из посуды и испекла по этому поводу пирог.
Дом был великолепен – с просторным холлом, высокими потолками. Каково же было наше удивление, когда, войдя в комнату новосёла, мы обнаружили неказистый стол, две табуретки и раскладушку. На стене на гвоздике висел новый костюм. Увидев наши оторопевшие лица, дядя Алёша покраснел и сказал:
– По-моему, я слишком шикарно устроился, ребята.
Вот такой милый, благородный, скромный человек вошёл в нашу жизнь. К сожалению, ненадолго. Он погиб в автомобильной катастрофе: ехал после ночного дежурства по вызову в район, уснул за рулём и врезался в дерево. Помню, когда родители вернулись с похорон, папа сказал:
– Всякая сволочь живёт, а хороших людей забирают.
Я, разумеется, не поняла, кто и куда забирает таких замечательных людей, как дядя Алёша, но долго и горько плакала…
* * *
«Трамвайный папа» полностью заменил мне отца и до конца его жизни оставался самым близким человеком. Достаточно сказать, что я была привязана к нему больше, чем к своим родителям. Других детей маме Бог не дал, и я так и осталась «единственной и неповторимой», как говорил отчим. Человек редкой доброты и порядочности, всю свою заботу, любовь и нежность он отдал мне, выплатив сполна отцовский долг.
Мама придерживалась строгих правил, боялась меня
