Сначала она снимала серьги, клала их на столик и легонько потирала мочки. Ее уши устали и хотели на свободу. Никто не в силах был оторвать глаз от этого зрелища. Потом Диана снимала легкий жакет и оставалась в платье с открытой спиной. После завтрака, устроившись в шезлонге на террасе, она строила планы насчет пляжа и при этом оборачивалась на любой голос, на чуть заметное движение. Диана снимала браслеты и потирала усталые запястья. Она была такой горячей, что пляжный халат казался ей ненужным. Когда она добиралась до пляжа, даже ее купальник чудесным образом становился невидимым. Фокус заключался в том, что, хотя она, как и любая женщина на пляже, была одета, она казалась всем голой, полной, бронзовой женщиной с таитянских полотен Гогена.
Те, кто проголосовал за присуждение ей годовой стипендии на изучение живописи, были мудрыми и прозорливыми людьми.
Вопреки всякой логике, именно с Дианой Фред утратил страх перед девушками, которые смеются. Возможно, это случилось потому, что Диана смеялась не умолкая и ее безостановочный смех казался продолжением звона гитар, сопровождавшего их пребывание в Голконде.
Фред ежедневно ходил на пристань на поиски сухогруза, чтобы уехать домой, и приглашал Лилиану и Диану в провожатые. Наконец на одном корабле согласились его взять, но еще не были готовы к отплытию. Загрузка кокосами, сушеной рыбой, крокодиловой кожей, бананами и плетеными корзинами тянулась очень медленно.
Прогуливаясь вдоль причала, они то встречали рыбака, ловившего тропическую рыбу, то разглядывали гигантскую черепаху, перевернутую на спину, чтобы она не уползла, пока не придет время сварить из нее суп.
Когда Крисмас видел, что какие-то суда готовятся поднять паруса, или расспрашивал капитана с пиратскими усами или его полуголого помощника о дне отплытия и не мог получить вразумительного ответа, его беспокойство достигало предела.
Он должен был доказать себе что-то ранее не доказанное. Он одновременно наслаждался предстоящим приключением и при этом постоянно планировал, как его закончить.
Когда капитан разрешал ему пройти на палубу, он поднимался туда один, а Диана и Лилиана оставались на причале. Они в шутку махали ему рукой, как бы прощаясь, и он махал в ответ. И только тогда Крисмас вдруг замечал, какие живые волосы у Лилианы, так что кажется, будто каждый завиток обвивается вокруг его пальцев, и какая стройная шея у Дианы, ждущая его руки, и какие светоносные у обеих лица, и как ласково и нежно облегают их тела трепещущие на ветру платья.
За его спиной вздымались мягкие сиреневые горы Голконды. Так и не познав ни женщину, ни город, он уже теряет их! Он чувствовал боль и острое желание остаться, спешил, отталкивая грузчиков, вниз по трапу и бежал навстречу тому волнению, которое вызывала в нем постоянная близость женщин.
Ни Диана, ни Лилиана не пытались ему помочь. Обе смеялись жизнерадостно, без тени сожаления, и не просили его остаться, не цеплялись за него. В глубине души Крисмас, конечно, понимал, что они помогают ему стать мужчиной, заставляя самостоятельно принимать решения. Это была часть инициации. Они не похищали у него отрочества; они считали, что он сам должен от него отречься.
Он любил обеих. Диану — как воплощение пряностей, красок и благоуханных ароматов Голконды, Лилиану — за то, что она так хорошо его понимала, за то, что ее понимание помогало ему обрести себя, за то, что она была мощным, наполнявшим его жизнью потоком.
Всякий раз, поднимаясь по трапу и репетируя отъезд, он понимал, что не готов еще уехать, а вернувшись — что не готов жить. Мучительно страдая от невозможности сделать выбор, он не мог ни откликнуться на настойчивые приглашения Дианы вступить в неведомый ему мир чувств, ни сесть на корабль и уплыть.
Происходило невидимое состязание между отплытием корабля и соблазном познать в лице Дианы обнаженную женщину с картины Гогена. Казалось, что и корабль, и капитан, и помощник, и грузчики прекрасно понимали, что Фред не готов ехать, и вот однажды, появившись, как обычно, в четыре часа на пирсе, он обнаружил, что корабль уже отплыл!
Он виднелся где-то на линии горизонта крохотной черной крапинкой, почти не выбрасывающей в небо дым, чтобы скрыть свое поспешное бегство.
Лилиана гуляла по рынку, словно по восточному базару. Золотая филигрань из Испании, шелковые шарфы из Индии, вышитые юбки из Японии, глазурованная посуда из Африки, гравюры на меди из Марокко, скульптуры из Египта, травы и фимиам из Аравии! В те времена, когда Голконда была крупным морским портом, все страны старались доставить сюда свои лучшие богатства. Теперь, когда она захирела и заморские суда посещали ее редко, мексиканцы сами стали придумывать вариации на прежние темы, приспосабливая их к своему вкусу.
Клетки с тропическими птицами, например, были снабжены навесами на веревочках и напоминали шатры индийских магараджей. Это от индийцев мексиканцы унаследовали искусство дрессировки птиц, которые вытаскивали из рук сложенные в несколько раз бумажки с предсказанием будущего.
Лилиана заплатила несколько монет хозяину птицы и попросила погадать. Птица долго выбирала из горсти следующее предсказание: «Найдешь то, что ищешь». Лилиана улыбнулась. Ей стало любопытно, сможет ли птица вытащить из кучки бумажек ту, которая бы подсказала, что именно она ищет. Она решила потратить еще несколько монеток, но хозяин птицы отказал ей:
— Нехорошо испытывать судьбу дважды. А вдруг получите два разных ответа и тогда совсем растеряетесь?!
Рядом с ней стоял хорошо известный в Голконде гид, которого она недолюбливала. И вовсе не потому, что презирала его торговлю Голкондой, продажу ее тем, кто не способен открыть ее самостоятельно, и не потому, что не испытывала симпатии к иностранцам, которые любили присутствовать на чужих свадьбах и праздниках. Она не любила его потому, что везде, где бы он ни появлялся — у дверей гостиницы, рядом с билетными кассами, у входа на корриду, — у него был вид сутенера, стыдящегося своего товара, как будто Голконда была не лучезарным городом, а пачкой непристойных открыток. Когда он впервые подошел к Лилиане и шепотом спросил: «Не желаете ли побывать на настоящей мексиканской свадьбе?», это прозвучало как «Не желаете ли, чтобы я подыскал вам молодого иностранца?».
Возможно, Лилиана отождествляла его желтое лицо, бегающие глазки и постоянно закушенные губы с назойливым любопытством, с подглядыванием, с темными сторонами жизни. И тем не менее, подумала она, краснея, мне хотелось бы найти экскурсовода для путешествий в самой себе. Я дошла до того, что прошу дрессированную птицу вытащить из кучи бумажек инструкцию для таких путешествий!
Эта мысль заставила ее взглянуть на гида с большей терпимостью, и он немедленно почувствовал, что ее внутреннее сопротивление ослабло. Шагнул к Лилиане и прошептал ей в плечо, находившееся на уровне его глаз:
— У меня есть для вас нечто интересное! Поверьте, вовсе не заурядная достопримечательность для туристов. Американский парень, попавший в беду. Вы ведь американка, правда? Мне о вас много говорили. Вы приехали в Мексику еще ребенком, с отцом, американским инженером. Вы свободно говорите по-испански и хорошо знаете наши обычаи. Я видел вас в церкви в платке, а это значит, что вы уважаете наши традиции. И все же вы американка, я знаю. Неужели вам не жаль американца, попавшего в беду? Неужели вы не захотите ему помочь?
