опять бежать тот же трешник, только в эстафете, мама моя, да я же сдохну! а на деле всё оказывается гораздо легче, чем ты думал, потому что вчера продышался как следует, и организм подтянулся чуток, пытаясь соответствовать внезапно изменившимся условиям существования.
Так вот к чему я всё это. Я в этом мире второй день. И всё бегом. И всё никак не втянусь.
Господи! как ноги-то болят.
XI
– Есть, – сказал я тихо.
– Что такое? – спросил гончар. Мой компаньон никаких вопросов не задавал, но всем своим видом выражал заинтересованность.
Я аккуратно снял рисунок со стены, положил его на стол и разгладил ладонью. Где-то на заднем плане сознания мелькнула мысль: бумага офисная, плотность восемьдесят граммов на квадратный метр, откуда?
– Смотри, – сказал я, – змея и мальчик.
– Ты же вроде искал игрушку? – внимательно разглядывая рисунок, сказал мой компаньон. – А, понял. Змея в очках?
– Да, – сказал я. А сам думал, как же это я сообразил-то: совсем ведь не похоже на змею в очках. Пропорции не соблюдены – змея больше мальчика. Не шибко талантливый художник рисовал.
– Кто это нарисовал? – спросил мой компаньон.
– Сын, – сказал гончар. – А что, хороший рисунок? Может, сменяемся на что-нить?
– А где он? – спросил я.
– Сын-то? Я почём знаю. Бегает где-то.
Бегает, подумал я, кто бы сомневался.
– Чего встал? Пошли, – уже от двери сказал мой компаньон.
– Это я возьму с собой, – сказал я и взял рисунок.
– Э! – сказал гончар. – Куда потащил?
– Я принесу что-нибудь взамен, – сказал мой компаньон.
И мы что?
Правильно – побежали.
XII
Пацана мы нашли через час на реке – он ловил рыбу удочкой. На вид ему было лет двенадцать. Место было красивое: тихая река, плавно катящая свои воды к оранжевому океану, и орёл высоко в небе. Следит он за нами, что ли?
Хоть кто-то тут не никуда не бежит, подумалось мне.
– Это твоё? – спросил компаньон, сунув под нос рыбачку бумажный лист.
Что-то в этом есть – не тратить время на всякую словесную шелуху.
– Моё, – ответил сын гончара, коротко посмотрел на рисунок.
– А почему ты это нарисовал? – спросил я, присев рядом на корточки и положив руку ему на плечо – на всякий случай. Непохоже, что он собирается убегать, но кто знает…
Парнишка посмотрел на мою руку на своем плече и ответил, глядя на меня исподлобья:
– Захотел и нарисовал.
– Ты где-то это увидел? – спросил я негромко.
Сами понимаете, злиться в моём положении – удовольствие непозволительное.
– Да, – ответил сын гончара.
– Где? – спросил компаньон.
– На озере. Они купались.
– Никита плакал?
– Чего? – удивился сын гончара.
– Мальчик плакал? – покосился с лёгким недовольством в мою сторону компаньон.
– Нет, – сказал сын гончара. – Чего ему плакать. Наоборот. Если бы у меня был такой змей, я бы тоже радовался.
И это «тоже» больно кольнуло меня в самое сердце.
Мальчик мой. Что он такое с тобой делает, почему тебе хорошо без нас, так быть не должно, не должно быть так.
– О каком озере ты говоришь? – слава богу, хоть компаньон мой был деловит и напорист.
– Возле рощи ореховой.
– А кто там живёт?
– Болтун-спаситель.
– Кто? – спросил я невольно.
Можете обвинять меня в черствости. Но скажите, положа руку на сердце, – вы бы не удивились?
Ответа, однако, я не услышал. Точнее мне не дали его услышать.
– Пойдем, – потянул меня за собой компаньон. – Я знаю, где это.
XIII
Орехи оказались похожими на грецкие, а болтун-спаситель – на проповедника. Был он кряжистый, с окладистой бородой, и по крайней мере внешне на высокое звание болтуна-спасителя тянул вполне. Мы нашли его на берегу озера возле кучки орехов, которые он разламывал при помощи ножа.
– Да, поистине так, – сказал он, выслушав нас. – Зрел я очами своими мальчика и зрел змея. И говорил он со мной. И рёк мне змей долго и велеречиво…
– Что рёк? – спросил я. Торопливо спросил. Очень знать хотелось.
– Да ерунду всякую рёк, – убавил пафоса болтун-спаситель. – Похоже, он сомневался в чём-то. Очень, знаете ли, многоречивый змей попался.
– А ты просвети нас, – неторопливо сказал мой компаньон, умащиваясь на оранжевом бережку оранжевого озера. – Что за ерунда, куда пошёл, что делал.
– Да говорил, дорога начатая должна быть закончена, – с хрустом лопнул очередной орех. – Иначе это будет без толку – кому нужна дорога, которая никуда не привела? И если судьба даёт возможность сделать себя таким, каким ты хочешь быть, то надо не раздумывая за соломину эту хвататься, и тогда, может, спасешься и исполнишь то, для чего рождён был.
Ерундовина какая-то, подумал я. Но всё это лирика, а нам нужны факты.
– Когда это было?
– Вчера утром беседу эту вели мы. (Крак! еще один орех.) Ежели тебе сильно их увидеть надо, то может ещё и успеешь.
– Так разве они не ушли? – спросил я.
– Не должны, – сказал болтун-спаситель. – Он сказал, что им тут надо побыть, чтобы впитать в себя этот мир. Так, что ли… – и уже уверенно: – Да, что-то в этом роде. Такой вот бред.
Крак!
Бред ли, ой ли, подумал я.
– Пошли, – сказал я, глянув на компаньона.
– Многие в этом мире не доходили до цели, поелику недослушав до конца людей разумных и дороги не разузнав, к цели своей летели, думая, что летят точно, а сами, аки стрела, пущенная с небрежением, понапрасну силу тратили, – сказал проповедник внушительно.
Крак!
– А и в самом деле, – сказал компаньон, – куда нам пойти-то?
– В роще они, – сказал проповедник.
Мой компаньон тут же упруго вскочил, подошёл ко мне и протянул сложенные пригоршней ладони:
– Возьми.
Камушки.
Полупрозрачные. Оранжевые. Окатанные волной.
На вид совершенно обычные, похожие на округлые стекляшки. Таких под ногами у нас – целый берег.
– Возьми, – сказал болтун-спаситель.
– Зачем мне это? – спросил я.
– Не отказывайся от того, что судьба посылает. Грех!
– Давай, давай, – сказал мой компаньон, ссыпая камушки в карман моего халата. – Здесь это пыль под ногами, а в других местах – кто знает… Выбросить всегда успеешь.
Да хрен с вами! подумал я, привязались с этими камешками… Есть дела поважнее.
– Где эта роща?
XIV
– Они были здесь.
Компаньон мой исследовал полянку. Остатки костра – компаньон сел на корточки и сильно дунул на подернувшиеся пеплом угли. Пепел закружился, срываясь с угольев, и те зардели последним светом умирающего огня.
– Ещё теплый.
Я смотрел на него – надежда была только на него, следопыт-то из меня тот еще. До сих пор
