крови, как знамя впереди атакующей кавалерийской лавины.
Жлоб вылетел из котлована и, проскочив на инерционной тяге ужаса ещё несколько метров, рухнул сбитым самолётом в кустики черники. Страх, не заметивший снижения тела Жлоба, проскочил дальше и умчался дальше вглубь леса, а рецепторам Коричневого Пса теперь предстояло осознать во всей полноте всё жутко-возбуждённое состояние организма — сердце бьющее кулаком изнутри по рёбрам, искажение страха сквозь шкуру, пылающий напалмом разум, многочисленные ссадины и разбитый нос выли высокочастотными цифровыми голосами. Отчаянно метались крысами мысли.
Жлоб конечно чувствовал особое настроении на свалке и даже населял её духами, но воспринимал их как образ, некую выдумку и никогда всерьез не рассматривал возможность их фактического существования. Он всё лежал и лежал, пытаясь загнать хоть одну мысль в угол, не видя, как Плевок в отчаянии носится вокруг него, и не слыша его отчаянных стенаний.
— «Как так можеть быть? Это… это что, блять… что… что… это… ХАЛЮЦЫНАЦЫЯ! ДА, ДА, ДА! Голод — не тетька, довели старика, почтенного пса, спесиалиста до такой кондысия, когда, значисся, голоса мистическая мерещасся! Злодеи! Хренус! Катаюсся на фрамвужинах, живут в замках, суки! Разрушители, колдуны, подонки — как их назвать ещё после такова?!»-
Жидкости приемлемых объяснений заполнили все трещины сомнений, и Жлоб мог в той или иной степени вернуться из хаотических пучин сознания в окружающий его мир. Разумеется, сразу перед его взглядом выросла преувеличенно (по мнению Жлоба) взволнованная морда Плевка.
— «Что, Жлоб, что, Жлоб? Ты как? Что такое?»— вопросы сыпались, как зерно из прорезанного мешка.
— «Я… это… Щеня, … это… блять… Так сказать, змею увидел»— каждое произнесённое слово давалось Жлобу с огромным трудом.
— «А, во дела! Жлоб, Жлоб, фигово, нам же возвращаться, Жлоб, а она где там? Я там это… не нашел, но…»— Жлоб уже перестал слушать возбуждённую речь Щенка, ведь его опять поразило копье страха — надо было вернуться на помойку, потому что без пакета идти на дело бессмысленно, а без дела не будет и сытости, а без сытости — смерть.
Жлоб устало прикрыл глаза, ему хотелось плакать.
— «Жлоб, Жлоб»— Плевок затормошил Коричневого Пса лапами.
— «Щеня, Щеня, пойдем сейсяс, пойдем»— проговорил Жлоб, морщась от жуткого дискомфорта — «Сейсяс, только пять минутосек, сейсяс»-
— «Жлоб, не надо никуда идти»— неожиданно спокойно и отчасти торжественно раздался голос Плевка.
— «Щеня, эти псы нас с говном съедять, золотой мой, если мы, так сказать, без сумоськи придём»-
— «Смотри, Жлоб, смотри»-
Жлоб нехотя открыл глаза.
— «Куда смотреть?»-
Плевок, с видом крайней удовлетворённости кивнул в нужном направлении. На той самой сосне-хранительнице, а точнее на сухом, достаточно длинном, обломке сучка, находившегося где-то в полутора метрах от земли, висела новая, хозяйственная сумка синего цвета на молнии. Она была сделана из прочного на вид тканого материала, а ручки, выполненные из кожзаменителя, были приделаны с помощью мощных заклёпок.
Жлоб машинально подтёр лапой стекавшую из носа кровь и сказал всего два слова:
— «Щеня. Пойдем»-
Жлоб шел как будто по минному полю, не сводя при этом взгляда с сумки. Каждый шаг был приближением к смерти, падением в пропасть для Коричневого Пса. Как только они подошли почти вплотную к сухому дереву, откуда-то с востока задул необычно сильный порыв ветра, и сумка, легко соскочив с сучка, аккуратно упала прямо перед псами. Плевок тут же сунулся к ней.
— «БЛЯДЬ, НЕ ТРОГАЙ! ЕБЛАН ТЫ ШОЛИ?»— взревел Жлоб.
Плевок испуганно отскочил в сторону, поджав хвост.
Аккуратнейшим образом Жлоб приблизил нос к сумке и глубоко втянул воздух. От сумки не пахло решительно ничем необычным, кроме запахов материалов, из которых она была сделана. Жлоб осторожно потрогал её лапой — сумка была совершенно пуста. Аналогичный результат был получен, когда Жлоб заглянул внутрь сумки.
— «Ебанусся»— отстраненно проговорил Жлоб и взялся зубами за лямки сумки.
ШИШКАРЬ
Ночью Шишкарь спал плохо — его мучили быстрорастворимые, сбивчивые сны. Они странно вращались, абсурдно завершались внезапными пробуждениями и не менее абсурдно начинались снова со случайных мест. Ничего конкретного Шишкарь не видел, но начало каждого нового цикла сна было мутным и отчасти тошнотворным состоянием, близким к пищевому отравлению. Все эти сновидения объединяло одно — присутствие Фигуры в самом его зловещем и враждебном воплощении. То он был главным персонажем разыгрывавшегося действа, то лишь эпизодическим, едва различимым бликом. Но неизменно создавалось впечатление, что именно он искажает сны Шишаря, делает их такими невыносимыми.
Наконец, когда было далеко уже за полдень, Шишкарь окончательно проснулся. Он чувствовал, что в его разуме остался темный шлак депрессивных сновидений (Тяжелая работа угледобывающих машин), который будет прибавлять неприятный химический привкус всему сегодняшнему дню. К тому же пред глазами стояла непонятная темнота. Тут Шишкарь сообразил, что ему на глаза сползла шляпа, и несколько приободрился (в мутных движениях сна он уже успел забыть о вчерашнем приобретении). Она, несомненно, стала для него пассивным источником удовлетворения и комфорта.
Шишкарь вскинул голову и оглядел окоп несфокусировавшимися глазами — рядом с ним был Хренус, спавший в странной позе — на спине с верхними лапами, вскинутыми над головой так, что казалось, будто бы Серый Пёс сдаётся в плен. Пасть Хренуса была открыта, из нее свешивался покрытый белесым налётом язык, похожий на гигантскую пиявку (Тропические москиты плотным слоем облепили обнажённые участки тела).
— «Наверное, что вот это блядство было… это потому, что неудобно с непривычки в шляпе-то спать, да»— бальзамическая, успокаивающая мысль была радостно встречена Шишкарем. Стало казаться, что день может быть и не таким плохим, как казалось ранее.
Как только Шишкарь вылез из окопа, его внимание привлек странный треск. Повернув голову, он увидел Мочегона, который стоял у ствола ближайшей к Точке ели и грыз её кору. Некоторое время Мочегон продолжал свое странное занятие, но заметив Шишкаря, тут же оторвался от ствола.
— «Чё надо?»— чёрные губы Мочегона были перепачканы смолой и усеяны мелкими облаками коры.
— «Дааа, я так… это… знаешь, бывает, что всякая хуйня там снится, потом отойти не можешь долго… вот бывает у тебя такое, нет?»— Шишкарю хотелось поговорить о своих снах, о них ему напомнила смола на пасти Белого Пса — в глазах Чёрного Пса она приобрела странное сходство с той гарью, которую оставили канцерогенные сны внутри него.
— «Да с такой, блядь, вот хуерагой на башне еще и не то сниться будет, нахуй! Ха-ха-ха-ха»— рассмеялся Мочегон. Надо сказать, что смех Мочегона был всегда сопряжен с несколько мучительным выражением его морды. Казалось, будто бы при смехе внутри Белого Пса что-то рвется (Несшитые края раны выхода).
— «Ну вот почему ты по нормальному
