50Эрика сидела на сцене справа от места, отведенного ведущему. Пока гример прикасался к ее щекам кистью, добавляя румян, она осматривала пустой зал с отсутствующей публикой. Передача будет идти в прямом эфире, ее увидят миллионы, но в студии находились лишь участники и съемочная группа. Она наблюдала, как участники группы суетятся, стараясь побыстрее закончить приготовления. Операторы снова и снова проверяли положение установленных камер, звукоинженеры колдовали над микрофонами; над головой то и дело мелькали яркие вспышки: осветители пытались довести декорацию до совершенства. А гримеры наносили последние штрихи на лица Эрики и трех других участников шоу.
Шоу называлось «Карфаген сегодня», владельцем его был Карфагенянин, а ведущим Рузвельт Мохаммед — человек с мускулатурой бодибилдера и дикцией талантливого оратора. Он прекрасно подходил на свою роль. В его передаче обсуждались главные новости дня, а шла она на недавно появившемся канале — Carthage Television Network (Телевизионная сеть Карфагена). Телеканал CTN был кабельным и во многом походил на своего «старшего брата» — канал ВЕТ. Всего через три года после его основания число подписавшихся на него зрителей достигло нескольких миллионов.
Канал еще не мог в полной мере конкурировать с ВЕТ, но продолжал активно расширять свою аудиторию.
Эрика редко общалась с прессой после смерти брата. Она считала журналистов во многом ответственными за его гибель. Шоу Мохаммеда было, пожалуй, единственным, которое ей время от времени хотелось смотреть. И когда он лично позвонил ей и пригласил участвовать в передаче, посвященной жизни и творческим достижениям ее брата, Эрика согласилась, сознавая значимость темы. Она также понимала, как важно, чтобы программа получилась правдивой и искренней. За прошедшие годы на телевидении появлялось бессчетное количество шоу, в которых так или иначе затрагивалась жизнь Безупречного. И большинство этих шоу вызывали у нее раздражение: в них выступали люди, с видом знатоков рассуждавшие о вещах, говорить о которых не имели никакого права.
Сейчас она сидела в студии, приготовившись к разговору о том, что мучительно пыталась забыть последние девять лет. Можно сказать, для нее это была терапия особого рода. Полученное много лет назад пулевое ранение давно зажило, а лазерная хирургия избавила Эрику от шрама на теле. Но шрам на сердце, оставленный событиями того погожего январского утра, напоминал о себе каждый день: иногда будто жало впивалось в ее мысли. В последние годы это происходило все реже, но временами, в моменты тихого одиночества, она еще падала на колени и начинала отчаянно рыдать. А иногда она невольно плакала на публике, стоило ей вспомнить слезу, скатившуюся со щеки брата и упавшую в лужу крови, и его беззвучный предсмертный крик: «Эрика!» И часто в полном одиночестве она думала о Михе.
— Тишина в студии, — раздался голос откуда-то из-за слепящих огней. — Выходим в эфир через две минуты.
В этот момент появился Мохаммед и поудобнее устроился в своем кресле. Смуглый и бритый наголо, он уверенно и без всякого напряжения разместился в самом центре сцены. Мохаммед обернулся к ней с широкой улыбкой и протянул руку:
— Приветствую тебя, сестра. Спасибо, что согласилась прийти. Как дела?
Эрика пожала его руку, чувствуя силу и уверенность, исходившие от этого рукопожатия.
— Все нормально. Спасибо, что пригласили, — ответила она.
Поприветствовав Мохаммеда, она перевела взгляд на противоположный конец сцены: там сидел располневший Сталин и в своей обычной манере раздевал ее взглядом. Не удивительно: за прошедшие годы красота Эрики стала более зрелой и совершенной. Ей исполнилось тридцать, и хотя живости и энергии в ней стало меньше, чем в двадцать один, фигура сохранила девичью стройность, кожа по-прежнему сияла, только вот улыбка стала печально-торжественной.
