Тут в разговор включается Бэзил.
– Салигияр в чине инспектора-дракона может низвергнуть любого грешника в Бездну…
Поднимаю ладони вверх:
– Нет уж, избавьте!
– Не отказывайтесь, Сергей, – это Ирина, голосок тихий, еле журчит. – Бездна – кротовина, портал между нашими мирами. Вы вернётесь. Мне сам Охранитель говорил.
И хочется, и колется. Но трястись в поезде дальше – не вижу смысла. Меня раздирают сомнения.
А ещё и Юдифь, подслушав наш разговор, влезает:
– Серый, я бы на твоём месте не менжевалась. У те там тоже армагедец может грянуть. Ща все как начнут призывать!
Да, её рассказ меня потряс. Честно сказать, не очень хочется возвращаться на шарик, усеянный ядерными грибами.
Девчонка не унимается:
– Знаешь, я видела сон. Про твой мир. Там небо с одной стороны чернело всё, а с другой – воронки были, вот такущие, – разводит руки. – А потом чернота сходилась и накрывала.
Брр! Но и виденьеце! Но оно, пожалуй, становится решающим аргументом: наше небо мне всё-таки как-то ближе голубым с облачками.
– Ладно, – говорю, – валяйте, отправляйте в свою бездну.
Бэзил встаёт: да что ж они все такие здоровые, голову задирать приходится. Снимает перчатку, и не только у меня, но, кажется, у всех кто едет в нашем вагоне, бегут мурашки вдоль хребта.
Тишина воцаряется идеальная. Только перестук колёс – уютный, умиротворяющий, да хихиканье Пака за плечом.
Голос салигияра звучит обвиняюще и громко:
– Вижу в тебе, грешник, похоть, и гордыню, и уныние. Ты – носитель грехов и рассадник их. Данной мне властью я, инспектор Бэзил Уэнберри, налагаю печать на грехи твои, дабы не распространялись они вокруг.
И припечатывает меня своей огненной лапищей.
Я разлетаюсь на кусочки, на осколки, на атомы. Даже боли нет. Есть только тьма, бескрайняя, непроглядная, глухая тьма.
И частицы меня, мерцая звёздами, летят в ней.
Что это?
Космос, вселенная, галактика?
Тянет к центру, к чёрной дыре. А в ней – всё искажается, идёт рябью. Чернота дробится, обретает очертания и формы.
Буквы. Мириады букв в идеальной белизне. Тоже парят, хаотичные, смешанные, свободные.
Предтекстие. Предмир.
Повисаю на них, прыгаю с одной на другую.
Да и сам уже обрёл форму и упругость.
Кто я?
Первослово?
Какое?
Угадать, поймать нужные, разгадать шараду.
Вижу: земля, страна, дом.
С ними приходит смысл и тяжесть материи.
Уже не лечу в никуда, вполне себе уверено сижу в кресле перед компьютером. Рядом – дымится и ароматно пахнет свежезаваренный кофе. С дивана светит на меня глазищами-фарами мой кот.
Что было?
Неужели сон? Или я так задумался, что унёсся из своей реальности в вымышленную?
Часы показывают двенадцать. Полночь? Полдень? Занавески у меня такие тяжёлые, что лучу не пробраться. Пишу при искусственном свете.
На белой странице – мигает курсор.
Этот мир погиб? Или ещё не родился?
Решать мне.
Гудок двадцатый
…Пак высовывается из окна и машет: залезайте, мол, чё стоять. Ну мы и лезем. Я, канеш, к окну. Стивен рядом плюхается. Всё равно ему не нужно, только на меня и зырит. Это смутительно и ваще.
Кароч, уставляюсь в окно.
Жахнули мы и, правда, конкретно. Вон, от этих дылд-грехов – одни головешки.
Аж жалею, что без меня.
Как там наши? Скорей бы к ним!
– Эй, Пак, а можно быстрее?
– Сиди, торопыга. Нам ещё кое-кого надо захватить, – прям над ухом орёт, из хреньки с дырочками, что в стене.
Тодор валяется на камне, весь изломанный, крыло выдрано нафиг. Да уж, битва удалась!
Пак тормозит, мы со Стивеном выскакиваем и мчимся к нашему герою.
Живой, хвала тебе, Великий Охранитель. Но как нам его в поезд затащить? Здоровенный же!
Пак чё-т там крутит, и из боковины вылазит платформа. На колесиках, круто!
Мы, пыхтя, затягиваем на неё Тодора, и «Харон» принимает его. Даже целая стена отъезжает, чтобы платформа въехала. И внутри она трансформируется во чё-т вроде нар.
Стивен щупает пульс и качает башкой.
– Совсем плох?
Кивает.
– Его бы в Рай. Уже один раз там латали.
– В Рай не получится, – раздаётся голос Пака. – «Харон» не возвращается, пока не пройдёт весь путь.
– Хреново.
Стивен качает головой:
– Ты не представляешь насколько. Остаётся надеется только на силу салигияра. Если он однажды выжил после лишения крыльев, есть надежда, что вычухается и теперь.
– Хоть бы воды.
– Воды можно. Нагреватель в конце коридора.
Пак, не отвлекался бы ты, вел бы поезд уже нормально, а?
Взвинченная чё-т. Не люблю, когда хреново друзьям, и боюсь.
Когда заезжаем в Залесье, в сидуху влипаю. Не хочу узнавать, кого нет. Но надо – я их герой. Чествовать жаждут.
Первым под ноги кидается Тотошка.
– Победили! Мы победили! Твой луч – бомба!
Только плевать, что он тявкает. Сгребаю, утыкаюсь в шерсть и нюнюсь.
– Чего ты, ну чего? – утешает. – Наши все почти целы. Идём, ждут все!
Вон, собрались на кругляше, что меж холщин наших. И когда появляюсь, тону в гуле. Хватают, начинают подкидывать. Все такие довольные. А я задыхаюсь от счастья и слёз.
Тодора оттаранивают в лазарет и Стивен мудрит над ним. Не лезу и другим не даю. Нам недолго стоять и кое-что нужно решить.
У меня, Серого, Тодора – билеты от Вера. Но есть ещё тот, первый, от Карпыча. Который у бабы Коры ща. Говорю о нём и спрашиваю:
– Кому отдадим?
Знаю, едем сначала в Небесную Твердь. Там битва будет, мне бы солдатов, сильных, как Гиль. И поступков хороших у него – ого-го! Всем помогал за так.
Молчат, притихли, на меня зырят. Типа, главная, вот и решай. Но давно ли главная? Ещё решать не научилась.
Баба Кора, по привычке уже, помогает:
– Думаю, отправить нужно самого юного и невинного, что и натворить ещё делов не успел.
Гудят одобрительно. Только мне невесело, догадалась, кого сунуть хотят. Он тоже. То-то метелит хвостом, аж пылища стоит.
