Против суда над Бурцевым выступил находившийся в Париже и не участвовавший в Лондонской конференции Савинков. Он считал, что суд сам по себе «возбудит много неосновательных разговоров» и даже обвинительный приговор Бурцеву не положит им конец.
Савинкову удалось отчасти убедить Натансона; Чернов остался при своем мнении («судят не Азефа, а Бурцева»). Но — к удивлению Савинкова — решительным сторонником суда выступил сам Азеф.
Савинков говорил, что теперь, когда честь БО под ударом, он готов ехать в Россию, чтобы вместе смыть подозрения и таким образом развеять клевету.
— Мы поедем и будем все арестованы. Что тогда? Я ответил; что я предвижу такой конец, но что именно процесс и несколько казней реабилитируют честь боевой организации.
— А если меня случайно не арестуют? — спросил Азеф.
— Тогда мы заявим на суде, что вполне тебе верим.
Азеф задумался.
— Нет, — сказал он, — этого мало. Скажут: Фигнер верила же Дегаеву… Нужен суд надо мной. Только на таком суде вскроется нелепость всех этих подозрений.
— Я ничего не хочу в этом деле предпринимать без твоего согласия. Если ты не принимаешь моего предложения, то позволь, по крайней мере, мне попытаться убедить Бурцева отказаться от суда. Он не знает тебя и твоей биографии. Когда я ему ее расскажу, я убежден, — он откажется от своих подозрений.
Но, конечно, из этого ничего не вышло.
По той же причине, по которой Мазепа требовал суда над Кочубеем и Искрой? Но гетман добивался казни своих обвинителей — они бы замолчали навсегда. Бурцеву казнь не угрожала. Суд мог признать его клеветником, но это только побудило бы его искать новые доказательства.
И все-таки Азеф шел на обострение игры. Это было в его характере. К тому же он знал, что в ближайшее время ситуация должна резко измениться.
Азеф надеялся, что — в его пользу.
«РЮРИК», ИЛИ ТО, ЧЕГО НЕ БЫЛО
О варяге Рюрике, призванном в 862 году, известно мало. Некоторые отождествляют его с Рёриком Ютландским, известным в Западной Европе в середине IX века воином-грабителем. Вполне возможно, даты позволяют. Так называемые антинорманнисты до сих пор утверждают, что Рюрик был призван не из Скандинавии, а с южных берегов Балтийского моря, населенных балтами и полабами. И это обсуждаемо — по крайней мере, когда-то было всерьез обсуждаемо.
Так получилось, что Рюрик считается основателем Российского государства. Что, конечно, условность. Символ, а не факт.
А могло имя «Рюрик» приобрести в истории другое, тоже символическое значение.
В Британии летом 1908 года Азеф был занят не только заседаниями на конференции. Еще в июне он выехал за границу. У Герасимова он попросил отпуск (оплачиваемый).
Госпожа Азеф с детьми отдыхала в Байоне, на Средиземном море. Азеф встретился с ждавшей его в Германии Хедди. Вместе они поехали в Париж, а затем в Англию. Азеф уделял ей много времени — гораздо больше, чем в предыдущие совместные поездки за границу. По свидетельству Николаевского (со слов самой Хедди), «все эти дни их лондонского пребывания были сплошным пикником. Увеселительные поездки следовали одна за другой». Но, видимо, она особенно не попадалась на глаза товарищам-революционерам. Хотя Аргунов вспоминает, что видел в это время главу БО на бульварах «с высокой полной дамой. Парочка весело болтала, и Азеф, одетый в серый костюм, имел вид бульварного кавалера». Но в даме Аргунов «узнал одну из известных в революционной среде женщин» — едва ли это была певица из «Аквариума». А может, Аргунов обознался, принял фрейлейн Клёпфер за кого-то другого.
После пересечения Ла-Манша Азеф, ненадолго оставив подругу, отправился в Глазго, где строился крейсер «Рюрик». Собственно говоря, он уже был спущен на воду — велись завершающие работы. В Глазго уже находился русский экипаж корабля.
И вот где-то в мае штабс-капитан Костенко, член ПСР, доложил Натансону, что на корабле, во-первых, есть революционная организация, готовая к мятежу и «захвату Кронштадта», а во-вторых, три матроса, которые, как ему кажется, лично готовы были бы участвовать в цареубийстве при приеме корабля. Но, разумеется, надо было выбрать что-то одно. Либо восстание, либо грандиозный, ключевой теракт.
Нетрудно догадаться, что понравилось старому народовольцу Натансону. Ситуация «междуцарствия» открывала гораздо больше возможностей, чем очередной морской мятеж.
Разумеется, дело было поручено Азефу. Но он не спешил доложить об очередном замысле террористов Герасимову. Может быть, потому, что на сей раз замысел выглядел более реалистичным, чем прежде? Или — почувствовал, что под ним, Азефом, начинает гореть земля?
Непосредственно проектом занялись Савинков и выехавший из России Карпович. Они встретились с Костенко и тремя матросами. Оказалось, что сам Костенко и матрос Поваренков — явные сторонники восстания, к идее террора равнодушные. Квартирмейстер Котов был книжник, пропагандист по призванию, больше всего интересовавшийся аграрным вопросом.
Оставался машинист Герасим Авдеев. Когда Савинков и Карпович заговорили с ним о личном участии в теракте, тот сперва отказался, а потом, «подумав всю ночь», изменил свое мнение и все-таки сказал «да».
Первоначальный план заключался в том, что террорист, например, Карпович или Савинков (с помощью Авдеева), проберется на корабль в Глазго, доедет до Кронштадта и там… Место в рулевом отсеке, в котором можно скрываться, было как будто найдено, но сразу же возникло много вопросов. Как террорист проберется на судно, как, сидя на корточках, проведет в крохотном закутке несколько дней, как после этого поднимется по отвесной лестнице с пудовой бомбой в руках… (Речь шла именно о бомбе, о том, чтобы разрушить часть корабля: ведь посторонний человек не сможет подойти непосредственно к царю. «Побочные потери», конечно, исчислялись бы десятками человек.)
Думали о том, чтобы проникнуть на судно в Кронштадте. Но нет — рейд охранялся миноносцами.
И, наконец, третий путь. Покушение совершает непосредственно Авдеев. Он сам вызвался. Сначала Савинков отказал ему («вы еще не примирились с необходимостью умереть»). Но матрос настаивал на своем. В июле в Глазго приехал Азеф. При трех вождях Боевой организации Герасим Авдеев вновь повторил: он лично выстрелит в императора.
Это упрощало дело.
То есть… для кого упрощало? Для Азефа?
В воспоминаниях Савинкова, написанных в начале 1909 года, выбор именно этого варианта покушения выглядит необходимым и неизбежным. А уже полгода спустя, давая показания перед партийной комиссией, он склонен возложить вину на Азефа:
