Разбиравшийся с генералом Орловым его друг Киселёв вёл следствие весьма деликатно. «Он не приписывал Орлову преступных замыслов, — он только обвинял его в слабости и чрезмерной доброте, которою-де пользовались люди, как Раевский, для достижения своих целей; и ещё более он осуждал “фальшивую филантропию” Орлова, утверждающего, “что нравственные способы приличнее и полезнее тех, которые невеждами употребляются”. Всё хорошо в меру, говорил Киселёв: не надо калечить людей, но и палки у унтер-офицеров незачем отнимать, да и вообще “мечтания Орлова хороши в теории, но на практике никуда не годятся”. Сабанеев и слышать не хотел об оставлении Орлова дивизионным командиром, и сам Киселёв соглашался, что Орлову 16-й дивизией более командовать нельзя».
Граф Витгенштейн также был весьма предупредителен. 20 марта он писал Орлову:
«Предписываю Вашему Превосходительству по прилагаемой при сём выписке из донесения ко мне командира 6-го пехотного корпуса Генерал-Лейтенанта Сабанеева представить мне ваши объяснения сколь можно в непродолжительном времени. А до тех пор пока происходить будет по сему предмету исследование, приказал я щитать[220] вас в отпуску и в управление 16-ю пехотного дивизиею вступить. Командиру 1-й бригады 17-й дивизии генерал-майору Козлянинову…»
Далее следовали обвинения:
«По жалобе 31-го егерского полка рядового Суярченко на удар данный ему шпагой от ротного командира, дивизионный командир спрашивал роту, желает ли она сохранить своего начальника, а сему последнему сказал, что участь его зависит от роты…»
«Принял жалобу от бежавших к нему унтер-офицеров Охотского полка 3-й Гренадерской роты Кочнева и Матвеева, из которых первый бежал из-под караула, а другой с квартиры…»
«Терпел или не знал поведение майора Раевского, коего взяв из полку, определил в Дивизионную лицею. Внушения Раевского переходили из Лицея в Ланкастерскую школу, составленную из нижних чинов учебной команды, а оттоль в полки…»
В общем, как говорится, «ничего смертельного» ему не инкриминировалось. Однако по повелению государя, которому, разумеется, аккуратно доложили о происходящем, было заведено «Дело о генерал-майоре Орлове 1-м».
«Киселёв предлагал Орлову почётный выход — проситься в отпуск, “на воды”, а там ему дадут другую дивизию; но Орлов упрямился и требовал формального суда. Дело тянулось почти полтора года…»
Да кому он, этот суд, был нужен?! Уж если «дело декабристов», с вооружённым выступлением и пушечной пальбой посреди столицы, во многом «спустили на тормозах», то кому надо было громогласно рассказывать о чуть было не возмутившейся 16-й пехотной дивизии?!
«Весь 1822 год дело сие тянулось. Я жил в Киеве и ездил в Крым на несколько месяцев», — свидетельствовал потом генерал Орлов.
Наконец, императорским приказом от 18 апреля 1823 года Михаилу Фёдоровичу было отказано от командования дивизией, и он был назначен «состоять по армии». Реально Орлов был отправлен в запас, ибо вполне могла быть формулировка: «отставить от службы, чтобы впредь никуда не определять». Но всё-таки такой военачальник мог ещё пригодиться в случае войны…
Кишинёвская управа была разгромлена без всякого излишнего шума.
Генерал-майор Пущин уволен от службы «за болезнью» в феврале 1822 года. Генерал-майор Фонвизин вышел в отставку в конце того же года. Чуть раньше, майором, ушёл «по домашним обстоятельствам» Охотников; тогда же вышел в отставку — и также с повышением в чине — Иван Липранди. Полковник Непенин был отстранён от полка, но оставался «состоять по армии»…
Судьба майора Владимира Федосеевича Раевского нам уже известна.
Кстати, мы не сказали — просто повода не было, — что Раевский писал стихи. Большое стихотворное послание было передано им из Тираспольской крепости — оно так и называлось: «К друзьям в Кишинёве». Там были такие слова:
Скажите от меня О…. у, Что я судьбу мою сурову С терпеньем мраморным сносил, Нигде себе не изменил И в дни убийственный жизни Немрачен был, как день весной, И даже мыслью и душой Отторгнул право укоризны».
* * *
Кажется, что так называемое «движение декабристов» оставило в сердцах Романовской династии испуг на генетическом уровне. Вот ведь великий князь Николай Михайлович[221] — серьёзный историк, председатель императорских Русского исторического и Русского географического обществ, — а так описал один из эпизодов поездки Александра I в 1823 году на юг:
«27 сентября Его Величество отбыл в Бессарабию и переправился через Днестр в Могилёв, где остановился в доме местного богача-еврея, а оттуда поехал в Тульчин. Здесь Государь пробыл несколько дней для подробного обзора 2-й армии, которой в общем остался доволен, кроме 15-й дивизии Михаила Орлова, пробывшей долгое время во Франции, в составе оккупационного корпуса. Император нашёл дух чинов этой дивизии неподходящим, отсутствие фронтовой выправки, упадок дисциплины и не скрыл своего неудовольствия. Причины тому были доносы, говорившие о революционном направлении офицерства, что и подтвердилось позже, когда многие из чинов этой дивизии были замешаны в заговоре 14 декабря 1825 года, и во главе их — сам М.Ф. Орлов. Но в общем Александр Павлович остался доволен состоянием 2-й армии, что и выразилось в назначении Киселёва, начальника штаба этой армии, генерал-адъютантом».
Читателя поразит пышный букет ошибок, допущенных этим, повторим, хорошим и серьёзным историком. Ведь Орлова и его сотоварищей в дивизии давно уже не было, номер её искажён, а в состав оккупационного корпуса входил только Якутский полк; «заговор 14 декабря 1825 года» — вообще какое-то фантастическое понятие, а почти все офицеры 16-й дивизии после разгрома «Орловщины» от тайного общества отошли… Но, как мы понимаем, тут сказался тот самый наследственный ужас, что проник в плоть и кровь Романовых.
Глава шестнадцатая. «ИНЫХ УЖ НЕТ, А ТЕ ДАЛЕЧЕ»
На том в принципе для Михаила Фёдоровича Орлова всё и закончилось. Разве что если почти до самого завершения 1825 года он ещё жил какими-то надеждами, то после известных трагических событий вообще перешёл в ту категорию, которые российские чиновники со свойственным им остроумием нарекли «доживающими». Он именно доживал… Но обо всём — по порядку.
«Его военная карьера, так блестяще начавшаяся, была кончена. Нового назначения ему не дали, и ближайшие три года, до ареста в конце 25-го года, он занимался приведением в порядок своего имения и стеклянно-фарфорового завода в Масальском уезде, жил то в деревне, то в Москве, ездил в Крым и т. д. Он был, по-видимому, на самом дурном счету в смысле политической благонадёжности, и с него не спускали глаз. В собственноручной записке Александра I, найденной после его смерти в его кабинете, среди шести видных генералов, наиболее заражённых пагубным духом вольномыслия и являющихся как бы главными очагами заразы в армии, назван и Орлов…»
