Он смотрел на Мэри. Все его тело болело от ощущения того, как много она могла бы сделать для него. Причиняя себе намеренно острую отрезвляющую боль, он спросил:
— Как поживает Вилли?
— О, очень хорошо, полагаю. То есть лучше, чем обычно.
— Когда вы поженитесь? — спросил Дьюкейн.
Мэри поставила стакан на мраморный восьмиугольный столик. Она покраснела и затаила дыхание:
— Но я не собираюсь выходить замуж за Вилли.
Дьюкейн обошел кресло и сел в него:
— Вы говорили, что срок еще не определен.
— Это вообще не произойдет. Вилли не хочет жениться. Все это было ошибкой.
Она выглядела такой несчастной.
— Извините, — сказал Дьюкейн.
— Я думала, Кейт рассказала тебе, — сказала Мэри. Она покраснела и упорно смотрела на стакан.
— Нет, — сказал Дьюкейн. Он подумал, что лучше я скажу ей: «Кейт и я… ну, не думаю, что мы будем видеться так же часто, как прежде… по крайней мере, не так…»
— Ты всерьез поссорился с ней, — спросила Мэри очень тихо.
— Нет, не всерьез. Но… я лучше расскажу тебе, хотя это не улучшит твое мнение обо мне. Я был раньше связан с одной девушкой в Лондоне, а Кейт узнала об этом, ей не понравилось, что я лгал, а я, действительно, лгал. Все это довольно запутанно. И это все испортило. Глупо было с моей стороны воображать, что я могу манипулировать Кейт.
Не так я говорю, подумал он. Все это кажется еще ужаснее. Она всегда будет думать обо мне плохо.
— Понимаю, девушка… понимаю.
Он сидел в напряженной позе.
— Вы, наверно, расстроились из-за Вилли, простите.
— Да. Он вроде бы отверг меня.
Она любит его, подумал он, она любит его. Со временем она уговорит его. О, Боже.
Мэри начала медленно подбирать свое пальто, лежавшее у ее ног.
— Что ж, я надеюсь, вы будете счастливы, Джон, счастливы с… Да.
— Не уходите, Мэри.
— У меня свидание.
Он застонал про себя. Ему хотелось обнять ее, он хотел все рассказать ей, он хотел, чтобы она поняла.
— Разрешите мне подарить вам что-нибудь, прежде чем вы уйдете, что-нибудь, что вы возьмете с собой. — Он поспешно оглядел комнату. На столе на груде каких-то бумаг лежало французское стеклянное пресс-папье. Он схватил его и бросил Мэри на колени. В следующее мгновение он увидел, что она рыдает.
— Что случилось, сердце мое? — Дьюкейн встал на колени рядом с ней, отодвинув стол. Он прикоснулся к ее колену.
Прижимая пресс-папье к юбке и сморкаясь, Мэри проговорила:
— Джон, вы подумаете, что я сошла с ума, но вы не беспокойтесь. Я должна вам кое-что сказать. Не могу уйти от вас, не сказав это. Я не любила Вилли по-настоящему. Я любила Вилли очень, я его любила, но это не настоящая любовь. Я знаю, на что похожа настоящая любовь и какая это ужасная вещь. Я не должна бы говорить вам это. У вас есть девушка, и вы были так необыкновенно добры ко мне, я не должна бы беспокоить вас и лучше бы промолчать об этом…
— Мэри, ради всего святого, о чем вы говорите?
— Я люблю вас, Джон. Я влюблена в вас. Простите. Я знаю — это невероятно, и, возможно, вы мне не поверите, но это правда, я очень виновата. Я вам обещаю, что буду вести себя разумно и не буду надоедать вам и не буду настаивать на встречах, теперь вы и не захотите видеть меня… О, Боже! — она спрятала лицо в носовой платок.
Дьюкейн поднялся. Он подошел к окну и посмотрел на прекрасную герань, на прекрасные машины и голубое вечернее небо, в котором летело множество прекрасных самолетов к лондонскому аэропорту. Он постарался контролировать свой голос.
— Мэри, вы действительно договорились с кем-то пообедать?
— Нет. Я просто так сказала. Извините, Джон. Я ухожу.
— Я прошу вас остаться и обсудить ситуацию. В доме полно еды, и у меня есть бутылка вина.
— Нет смысла обсуждать это. Это только ухудшит все. Нечего больше сказать. Я просто люблю вас. Вот и все.
— Это только половина дела, — сказал Дьюкейн. — Возможно, за обедом вы узнаете вторую половину.
40
— Это действительно случилось?
— Да.
— Ты уверен, что делал все правильно?
— Господи, уверен!
— Ну, мне не понравилось.
— В первый раз девушкам это всегда не нравится.
— Может быть, я — лесбиянка.
— Ну и глупости, Барби. Тебе хоть чуточку понравилось?
— Ну, вначале немного.
— О, Барби, ты такая чудесная, я обожаю тебя.
— Что-то впилось мне в спину.
— Надеюсь, ты не на моих очках лежишь.
— К черту очки. Нет, это всего лишь корень плюща.
— Ты разметала столько листьев плюща кругом.
— Ты такой тяжелый, Пирс.
— Я почувствовал себя тяжелым. Когда все кончилось, мне казалось, я превратился в большой тяжелый камень, лежащий на тебе.
— Ты уверен, что не будет ребенка?
— Уверен.
— Ты думаешь, мне это станет нравиться больше, нравиться, как тебе?
— Тебе станет больше нравиться. Но не так, как мне, Барби. Я будто в раю побывал.
— Что ж, я рада, что кто-то получил удовольствие.
— О, Барби, дорогая…
— Все в порядке, все в порядке. Как ты думаешь, мы — испорченные?
— Нет. Ведь мы любим друг друга. Мы сильно любим, правда, Барби?
— Да. Но все равно это неправильно.
— Может быть. Но я так не чувствую. Мне кажется, как будто все в мире вместе с нами.
— Я это тоже чувствую.
— Ты не станешь жалеть об этом, не возненавидишь меня?
— Нет. Это случилось со мной, и я счастлива, что это именно так случилось.
— Я любил тебя так долго, Барби…
— Мне кажется, я не смогу это делать с кем-нибудь другим. Потому что я знаю тебя так хорошо, ты мне как брат.
— Барби!
— Ну, ты понимаешь, что я хотела сказать. Дорогой Пирс, твое тело кажется мне сегодня совсем другим и таким красивым.
— Я не понимаю, почему девушкам нравятся мужчины. Мы — такие грубые и противные и плоские в сравнении с вами. Тебе не холодно, нет?
— Нет, мне хорошо. Какая жаркая ночь. Какая огромная луна.
— Она кажется такой близкой, что ее будто можно потрогать.
— Слышишь сову? Она чудесна. Правда? Пирс…
