— Ты с ним поострожней, — сказал я, тронув ее за локоть. — Он профессиональный сердцеед.
Она тихо рассмеялась и мотнула головой.
— Не веришь? Пошли. Я покажу тебе Древо его желаний.
Миновав коридор, мы зашли в спальню, где царил рыжеватый сумрак, я отдернул глухую плотную гардину, открывая путь ослепительному солнечному свету, она, плотно сощурившись, приблизилась к подоконнику, выглянула на улицу, Недоуменно моргнула, и в лице ее возникло выражение тревоги. Я проследил ее взгляд. Слева от газона в тесном русле пешеходной дорожки стоял бело-голубой милицейский «форд». Рослый мент, затянутый в бронежилет, прохаживался вокруг «Урала» с таким видом, будто осматривал редкий музейный экспонат, потом он присел напротив номерного знака. Сосредоточенно покусывая губу, он некоторое время рассматривал собственные ногти, с усмешкой кивнул в знак того, что настиг какую-то смутную мысль, блуждавшую в его голове, сдернул с ремня черный пенал раций.
— Что он говорит? — прошептал я.
Она пожала плечами — должно быть, не успела считать с его губ смысл коротких фраз — и глянула виновато.
— Ничего. — Я ласково потрепал ее по щеке. — В сущности, и так все ясно. За исключением того, как я буду расплачиваться с Майком за мотоцикл.
О том, чтобы приближаться к нему, не могло быть и речи. Астахов обещание держал, он почти нашел меня, хотя я не вполне понимал, как это ему удалось. Ну да мало ли — школа за его плечами хорошая. На Майка грешить не приходилось: в списке тех, кого он собирался иметь самым циничным способом, менты значились первым номером. Даже если бы они наведались в его берлогу, добиться от Майка им ничего бы не удалось. Анжела? Тоже вряд ли. Десять лет на улице кое-чему да учат. Я осторожно подвинул гардину на место — спальня погрузилась в полумрак, — опустился на кровать, подвинул к себе стоящий на тумбочке телефон, набрал номер Люкиного мобильника. По счастью, она не забыла свою сумочку на рабочем столе.
— Ты в офисе? — спросил я, как только в трубке раздался ее голос.
— Нет. — Она саркастически цыкнула зубом. — Я в театре Моссовета на концерте Горана Бреговича: по долгу службы пришлось посетить это шоу.
Я молча кивнул — как же, как же! — модный по теперешним временам маэстро на днях привез в Москву свой широко известный коллектив, на выступление которого личный состав нашего пряничного домика вполне мог прибыть в полном составе, потому что именовался он «Оркестром похоронной и свадебной музыки». Те, кому удалось побывать на концертах, утверждали, что симбиоз похоронных и свадебных мотивов — это нечто.
— Люка, я серьезно.
Она помолчала.
— Ну в офисе я… А ты опять влип в какое-нибудь дерьмо?
— Что-то вроде этого. Ты не знаешь, та роскошная домовина, которую мы возили на выставку достижений похоронного хозяйства, все еще в кузове нашего линкора?
— Ну а где ей быть? Ты же, сукин сын, не выгрузил ее.
— Ну извини, так уж вышло. Сначала меня отвлек наш мастер художественного слова со своими эпитафиями. Потом я заторопился к тебе домой: пить в одиночку вредно для психики. Потом…
— Я знаю, что было потом, — оборвала меня она. — Ладно. Сделай одолжение, прекрати…
Ну разумеется, я должен был прекратить покушаться — тем самым заветным способом — на ее целомудренные мозги.
— Хорошо, — согласился я. — Тогда маленькая просьба. Ты не могла бы встать к штурвалу и привести наш крейсер в одно уютное место?
Я сообщил ей координаты, рассказал, как лучше заехать во двор, развернуться, подать «кадиллак» задом к парадному, а потом разблокировать двери. Люка запустила в пространство телефонного эфира настолько аппетитную и пространную реплику, что мне с трудом удалось за витиеватыми переплетениями ее сквернословии разобрать, что она, твою мать, скоро будет, мать твою, на месте, трали-вали-кошки-срали, через час, ешь твою двадцать.
Я опустил трубку на аппарат, помолчал, глядя перед собой.
— Коньяк? — с пониманием осведомился Отар. — У меня остался тот— с прежней нашей встречи.
— Да нет, — покачал я головой. — Для такого случая положена водка.
— Водка — в такую жару? — спросил Отар.
— Что поделать, таков обычай. Кстати, у тебя в кухонном шкафу или холодильнике, часом, на завалялась плошка с кутьей?
— Часом, нет… — протянул он, опускаясь рядом со мной на кровать, и тихо спросил: — В чем дело?
— Да так… — болезненно поморщился я. — Плечо ноет. Оттого, наверное, что за твоим домом уже, скорее всего, приглядывают малоприметные ребята. Сидят в машине. Или просто фланируют по двору, зыркая на подъезды… И ждут, когда появится мотоциклист, бросивший своего железного коня вон там, неподалеку от Древа желаний. Но мне надо по-тихому выбраться отсюда.
— Как? Если они приглядывают за подъездами?
— Да как… В гробу.
На кухне мы быстро соорудили нехитрую закуску, разлили водку по рюмкам. Одну я оставил в сторону, накрыв ее кусочком черного хлеба.
— Что ж, выпьем, — тяжело вздохнул я. — Покойный был большим грешником, но именно за это все мы его и любили.
Когда спустя час явилась Люка, мы с Отаром были уже изрядно подшофе. Василек, приличия ради поучаствовав в первой стадии поминок, перебралась на свое излюбленное место и, усевшись на подоконник, обхватив колени руками, тускло глядела во внутренний двор. Я объяснил Люке ситуацию. Против моих ожиданий она отозвалась на затею с вывозом моего тела в гробу с энтузиазмом и даже в порыве какого-то лихорадочного возбуждения согласилась махнуть рюмку.
— Сукин ты сын, — коротким кивком в мою сторону и легким покачиванием руки с рюмкой обозначила она адресата траурного тоста, выпила, поморщилась, тряхнула головой и только теперь, как мне показалось, заметила девочку на подоконнике.
С минуту они молча глядели друг на друга. Наконец губы Люки тронула уже знакомая мне щемящая улыбка: должно быть, она все поняла. Кивнув девочке с каким-то не вполне внятным чувством — напутственным, как мне показалось, — она тряхнула головой и пихнула меня в плечо.
— Пошли, раб божий. Пора выходить из этого уютного дома вперед ногами. А, черт! Я забыла твои белые тапочки.
Я и без них управился. Люка задом подала катафалк почти вплотную к распахнутой двери парадного, так что мне никакого труда не составило быстро прошмыгнуть в салон. Она тут же заблокировала двери и плавно отчалила. Откинув крышку роскошной домовины, я улегся в обтянутое белым атласом, поразительно мягкое и удобное ложе гроба, опустил крышку и сразу почувствовал прохладное дыхание обеспечивающего комфортный микроклимат кондиционера, которое так удачно вплеталось в строй тихой мелодии, льющейся неизвестно откуда, из потайных каких-то динамиков, смутно знакомой. Прислушавшись, я опознал этот напряженный и в то же время щемящий мотив — протяжная до бесконечности, волнистая и тревожно вздрагивающая на взлетах тема Энио Морриконе из фильма «Профессионал» — и испытал мягкий прилив счастья, потому что впервые в жизни не было нужды рвать в кровь ладони о жесткое древко весла, напрягать мускулы, подталкивая челн против течения, — он сам по себе тихонько плыл вперед.
