повестку, поэтому вы и пришли ко мне. Вовремя! Итак, сегодня я вызвал вас затем, дабы сообщить вам двоим приятную новость. Сегодня вы и Брук переселяетесь в имперскую канцелярию. Вы удивлены? Вы обязаны понять, что фюрер не хочет, чтобы вы случайно погибли или оказались заживо погребёнными под развалинами своего разбомбленного дома. Фюрер приготовил вам место, а сами вы попадаете в прямое подчинение профессору Хаазе. В такое непростое время ему в лазарете бункера понадобятся женские руки, таким образом своей работой вы внесёте лепту в спасение жизней немецких солдат.
– Если я нужна рейху, то я и Брук будем жить в бункере.
– Не просто находиться, Кэт, а постоянно в нём проживать – по личному приказу фюрера. – В словах Мюллера чувствовался нажим, но он не забыл при этом послать ассистентке очаровательную улыбку. – Идите домой и на словах доходчиво передайте своему возлюбленному это спасительное для вас пожелание фюрера.
Всё, что так тревожило несчастную Кэт по пути в гестапо, отошло в прошлое. Её не арестовали, но заставили поменять место проживания. Покинув кабинет Мюллера, она могла облегчённо вздохнуть, движением хрупких плеч сбросить тяжёлую ношу тревожных предчувствий, что до сей поры переполняли её. И только теперь, выйдя на ущербную от бомб улицу, она поняла, что груз проблем упал к её ногам, она может дышать свободно, но её волновало не это. Другое. Она лгала. Лгала, в первую очередь себе. Что такое ложь, как не низкая форма порабощения человека жизнью?! Пресмыкательство перед тем человеком, кто наделён правом лишить тебя жизни. Ложь скользит по поверхности истины, она беспрепятственно вошла в плоть и кровь Кэт, перстом судьбы обличая в ней слабую душу, беспомощный ум и животный страх перед наказанием в том случае, если она не исполнит волю шефа гестапо. Эта инспирированная сверху ложь должна была выступить в бесконечных сочетаниях, где она причудливо переплеталась с правдой, а та – с домыслами. Чем грандиознее будет ложь, считал Гитлер, тем скорее ей поверят. Кэт пряталась от собственного взгляда в зеркало души, боясь, что оно выдаст её, не смогла смотреть прямо в лицо чудовищным замыслам Мюллера, давившим на её психику. Во лжи крылось её спасение. Правда стоматолога должна была покрыть своим научным анализом ложь медицинского характера. Упаковать её в оболочку из правды и являлось главной задачей Кэт. Ей было всё равно, что сделают с ней русские, слухи об их охотах на женщин дошли и до неё, она помышляла о самоубийстве, но драгоценная жизнь Брука остановила её у последней черты. Она пошла на сделку с совестью и примирилась с оправданием этой войны Гитлера, как неизбежного явления в природе человека. Раз фюрер желает, чтобы она улыбалась русским, пусть так и произойдёт. Кэт вдруг испугалась, что против игры без правил, которую вёл Мюллер, восстанет её собственная природа, отвергнутая и скованная, преданная и неутолённая любовь женщины, мстящей за себя и вырывающейся на волю. Грудь Кэт, сжатая жестокими тисками, сбрасывает их и дышит. Она устала всего бояться, в этой жизни ей всё надоело. И Кэт вынуждена была приблизиться к собственному страданию, но к такому, которое в силу чрезвычайных обстоятельств приводит к любви. Её любовь всеобъемлюща, родилась в муках одиночества. Она в ответе не только за себя, но и за Брука. Часы любви были и остаются для неё незабываемыми, она отдаст всё, что у неё есть, чтобы судьба не вычеркнула из кладовой памяти все её волнующие моменты. Её любовь к Бруку не боится препятствий, она является её желанием счастья ему, даже если он и разлюбит её. Для Кэт любовь останется историей в жизни женщины и эпизодом в жизни Брука, но пока есть кризис, особенно сейчас, и она станет с трепетом в сердце ожидать наступления решающей минуты жизни. У неё вздрагивают пальцы, когда она по пути домой вспомнила, как она властвует над ним, а он разрешает ей играть собой, – и не удивляется переменам в ролях. Брук весь отдан в жертву той, чья слепая страсть пожирает его, и каждый из любовников становится добычей другого. Ни он, ни она, оставленные Мюллером на свободе и не задумывались над тем, что этой игре дан старт, что весьма скоро для немцев забрезжит рассвет расплаты за доверие своему фюреру. Но им всё равно, что станет с ними потом; без любви сегодня для них нет смысла жизни завтра.
– «Ты для меня, Брук, – единственный и неповторимый избранник. Разве ты виноват, что в твоих жилах течёт кровь богоизбранного народа? Нет. Мы созданы друг для друга, но твоё счастье раздирает мою уверенность в завтрашнем дне, ставит перед выбором. Несмотря на это я опять и опять буду обнимать тебя, и забывать обо всех войнах на свете. Ты – мой сладкий сон, последний сон, но скоро я проснусь – и горькое пробуждение своей приливной волной захлестнёт твою страстную женщину. Что будет после? Примирение с тем, что мешает нам жить».
У Кэт потемнело в глазах, при ходьбе щёки у неё вспыхивали, а немного погодя, когда она справилась с охватившим её головокружением, она с трепетом и томительной уверенностью подумала о том, что наступит день и она забудет предстоявшие ей испытания, как страшный кошмар.
В полдень Магда ушла к фюреру. К Гитлеру она стремилась, как весенняя трава к солнцу, и несмотря на то что с того момента, когда она переставила свои ноги по ступенькам бункера, ведущим вниз, прошло три дня, фрау Геббельс чувствовала себя замурованной в горестной безысходности. В жизни Магда видела одно трагическое разочарование, она не могла смириться с тем, что её семья рискует попасть в руки к русским живыми, но фюрер не хотел покидать Берлин, и им пришлось с этим смириться. Ослушаться Гитлера им и в голову никогда не приходило, ибо он для них был примером для подражания, путеводной звездой к благополучной жизни. Ни один день апреля не проходил без попытки фюрера настойчиво уговорить её взять с собой детей и уехать вместе с мужем из Берлина, но она и Йозеф давно решили ни при каких обстоятельствах не оставлять любимого фюрера. Как ни старался Гитлер облагоразумить Магду, внушить ей ложные надежды – всё было бесполезно, фюреру лишь оставалось восхищаться
