столбцы фамилий людей, подлежавших расстрелу, порывисто встал. При этом отодвинув в сторону стул, в начищенных до блеска сапогах, он прошёлся по яркому рисунку ковра и в шаге от посетительницы остановился. Эта женщина пробудила в нём интерес. Так и есть. Перед Мюллером стояла Кэт, невысокого роста, с пышными чёрными волосами, полнолицая, но измождённая. В её глазах читался испуг перед войной, что пришла на проспекты Берлина в пору цветения пахучих лип. Это было общее, что для себя вывел Мюллер; частное же заключалось в её боязни – нет, не за себя, за еврейчика Брука. Логика сыщика не привела Мюллера к ошибке в своих оценках людей. Люди. Чем они были для него? Статистическим материалом, шестерёнками в колёсах карательного ведомства. Каждый мнит себя Богом, когда он или она мечтают о достижении своих планов. Мюллер понимал, что Кэт больше боится страданий, чем любит удовольствия, а такие, как она, являются для окружающих вечной и неразрешимой проблемой, и она была предрасположена на ряд поступков, выгодных ему в силу своей значимости. Кэт пришла в здание гестапо по повестке, добровольно – в противном случае её пришлось бы доставлять сюда принудительно, чего Мюллер явно не желал. Всё обошлось. Кэт, – Мюллер признательным взглядом отдал ей должное, – проявила сознательность истинной арийки. Наверное, она знала, что впереди у неё за поворот судьбы – неумолимый и непререкаемый. Нельзя воевать бесконечно – Мюллер усвоил это правило с 1939 года – орудия массовых убийств и устрашения должны будут замолчать, пора было заканчивать сеять смерть на суше, в воздухе, в воде и под водой. В хаосе погибающего Третьего рейха следы бегства Адольфа должны исчезнуть, свести к нулю его случайное узнавание или обнаружение входило в прямую обязанность Генриха Мюллера. Группенфюрер считал, что к фюреру не применяются условности человеческой морали, сама мораль – это выдумка слабых. К творцам истории она не применяется. Отвечать по всей строгости закона держав-победительниц фюрер не собирался. Судить мог только он, но не его.
– Здравствуйте, фрау Хойзерман! – дружелюбно произнёс Мюллер. – Как поживаете? Как там ваш Брук? Бомбёжки не донимают? Спите спокойно? Как я вижу, не очень. Ничего не поделаешь, Кэт, остаётся лишь разводить руками и причитать над своей судьбой. Покой нам, немцам, только снится. Сейчас немцу минута сна дороже жизни – увы, такова проза жизни. Остаётся лишь жалеть себя и жить дальше. Чем занимались в эти три дня? Догадываюсь. Всё также трудитесь над зубками пациентов? Жуть! С самого детства ненавижу шум бормашины, даже если в лицо тебе при этом улыбается румяная крестьянская девица. Да, Кэт! Ваша профессия, признаться честно, не лучше, чем у следователя гестапо. Между ними я наблюдаю одну лишь разницу – стоматолог лечит, а мои подопечные калечат, а точнее – выбивают зубы. Согласитесь! Неблагодарная работа для моих людей, причём сопряжённая с психическими перегрузками. Но всё в этом мире, Кэт, познаётся через боль. Вижу, как вас это покоробило, но, в общем, вы со мной согласны. Согласны. Не скрывайте это, ваши чудесные глаза вас и выдают, но давайте лирику ушлём в сторону. Поговорим лучше о нас. Что-то вы, мои дорогие ребята, подзабыли папашу-Мюллера. Разве это не очевидная несправедливость? Вот видите, Кэт! Получается, что так. Ай-я-яй! Нехорошо забывать добро, Кэт. Для вас двоих добро состоит в том, что я сохранил вам жизнь, не навредил ей. Я так много для вас сделал, что для кого-то другого я не пошевелил бы и пальцем.
– Что вы, герр Мюллер! – в словах Кэт выразился слабый протест. – Как же можно?! Вы ошибаетесь, если допускаете такие мысли! Вы даже представить себе не можете, как я и Брук каждый день поминаем вас в наших молитвах.
– Даже так. Очень забавно! – усмехнулся Мюллер. – Дай бог, чтобы там, – он поднял вверх указательный палец, – на небесах, они были услышаны. Я всегда относился к религии крайне скептически, с Богом я сам выстраиваю свои отношения, но сейчас, когда Германия будет растоптана сапогами вражеских солдат, всем нам необходима опора, пусть и облачённая в сияние ангелов. Да, мы не хотим жить, но и умирать не желаем.
– Я с вами согласна, герр Мюллер! – Кэт не стала возражать. – Бог всегда присутствовал среди нас, придавал нам силы, в трудную минуту он не оставил в беде меня и Брука, выбрав именно вас своим орудием милосердия. Вам мы обязаны жизнью.
– Мне приятно это слышать! – Мюллер сделал вид, что растроган такими тёплыми словами в свой адрес. – Как я замечаю, свобода действует на вас положительно. Я рад за вас, Кэт.
– Спасибо вам за поддержку, герр Мюллер! – сказала Кэт. – Я всегда с особой благодарностью буду помнить то снисхождение, что вы для нас сделали.
– Благодарите фюрера, Кэт! – произнёс Мюллер. – С вашей стороны это было бы правильным поступком, а я лишь умело подстраиваюсь под его волю и, как видите, он даровал вам свободу, а не виселицу. Фюрер – гарант нашей безопасности, в его руках обретаются наши жизни. Я надеюсь, Кэт, вы не успели забыть, как следует отблагодарить вашего благодетеля?
– Нет, что вы, герр Мюллер! – запротестовала Кэт. – Я помню наизусть всё, что было написано в тексте, врученном мне в руки вашим молчаливым сотрудником. Никак не могу только вспомнить, как его звали.
– Это не столь важно, фрау Хойзерман! – Мюллер не любил вдаваться в ненужные подробности – он ушёл, а ваша работа осталась. Всё зависит от того, Кэт, как вы её выполните. В нашем деле более важны слова, что с неподдельной искренностью будут произнесены вами нашим врагам. Запомните, Кэт! От вас во многом зависит фактор выживаемости фюрера.
– Я всё сделаю, как вам надо, герр Мюллер! – дала обещание Кэт. – Я не подведу фюрера и рейх!
– Это и в ваших интересах, дорогая Кэт! – сказал Мюллер. – Надеюсь, со своей ролью в этой игре, которой равных нет, вы справитесь. Это – тяжёлый и крестный путь! Он должен привести вас к успеху. Главное, не бойтесь, и всё у вас получится. В ваших руках я замечаю
