– Что нам до этого, Сантино? – с упреком спросила она,однако при этом по-матерински гладя его по волосам.
– Я хотел сказать, что таковы устои Господа, – ответилСантино, – устои его мироздания. Время смывает даже письмена в камне, подогнем и пеплом ревущих гор исчезают целые города. Иными словами, земля вбираетв себя все, а теперь она поглотила и его, легендарного Мариуса, который былнамного старше всех тех, чьи имена нам известны. А с ним ушли и его драгоценныетайны. Да будет так!
Я молча сжал руки, чтобы они не дрожали.
– Жил я в одном городе, – вполголоса продолжал он,держа на руках жирную черную крысу и гладя ее, как самую пушистую кошку, а та,поблескивая крошечным глазом и свесив вниз длинный изогнутый хвост,напоминавший косу, даже не шелохнулась. – Прелестный был город, с высокимипрочными стенами. Каждый год там бывала такая ярмарка, что словами не описать:все купцы выставляли на ней свои товары, со всех деревень, ближних и дальних,собирался стар и млад – покупали, продавали, танцевали, пировали...Замечательное место! Но все забрала чума. Чума пришла, не заметив ни ворот, нистен, ни башен, прошла незамеченной мимо стражников властелина, мимо отца вполе, мимо матери в огороде. Всех забрала чума, всех, за исключением самыхнеисправимых грешников. Меня замуровали в собственном доме вместе с раздувшимисятрупами моих братьев и сестер. И я вновь обрел свободу только благодарявампиру, который случайно забрел туда в поисках пропитания и не нашел инойкрови, кроме моей. А сколько их было!
– Разве мы не отрекаемся от нашей смертной истории во имяГоспода? – спросила Алессандра с величайшей осторожностью. Ее рукапродолжала гладить волосы Сантино, откинув их с его лба.
Охваченный воспоминаниями, он устремил на меня невидящийвзгляд широко раскрытых глаз.
– Тех стен уже нет. На их месте сейчас деревья, дикая траваи груды камней. И в далеких замках можно встретить камни из бастионов крепостинашего властелина, из наших лучших мостовых, из зданий, составлявших некогдапредмет нашей гордости. Так уж устроен этот мир – все уничтожается, и пастьвремени не менее кровожадна, чем любая другая.
Повисла тишина. Я не мог остановить дрожь, сотрясавшую меняс ног до головы. С губ сорвался стон. Я посмотрел по сторонам и опустил голову,крепко сжимая руками горло, чтобы не закричать.
Через некоторое время я все же заставил себя выпрямиться изаговорить, правда шепотом:
– Я вам служить не буду! Я вашу игру насквозь вижу. Мнезнакомы ваши писания, ваше благочестие, ваша страсть к самоотречению! Вы, какпауки, ткете темную, запутанную паутину, вот и все, а кроме кровавого племенивы ничего не знаете, вы умеете только плести свои скучные силки, вы такие жежалкие, как птицы, вьющие гнезда в грязи на мраморных подоконниках. Ну иплетите свою ложь. Я вам служить не буду!
С какой любовью они на меня посмотрели.
– Ах, бедное дитя, – вздохнула Алессандра. – Твоистрадания только начинаются. Так зачем страдать во имя гордыни – не во имяБога?
– Я вас проклинаю!
Сантино щелкнул пальцами. Почти незаметно. Но из темноты, издверей, спрятанных в земляных стенах и распахнувшихся подобно немым ртам,явились его слуги, в широких одеяниях и капюшонах, как раньше. Они схватилименя, крепко вцепившись в руки и ноги, но я не сопротивлялся.
Они потащили меня в темницу с железными решетками иземляными стенами. Но когда я попытался прорыть себе выход, мои скрюченныепальцы наткнулись на окованный железом камень, и дальше копать было бесполезно.
Я лег на землю и разрыдался. Я оплакивал своего Мастера. Мнебыло все равно – пусть меня слышат, пусть надо мной смеются. Я знал только, каквелика моя потеря, и потеря эта была сравнима только с моей любовью, а толькоузнав глубину своей любви, можно как-то почувствовать ее величие. Я все плакали плакал. Я ворочался и ползал по земле. Я цеплялся за нее, царапал ее, а потомлежал без движения, и только немые слезы текли по моим щекам.
Алессандра стояла за дверью, положив руки на прутья решетки.
– Бедное дитя, – прошептала она. – Я буду с тобой,я всегда буду с тобой. Только позови.
– Ну почему? Почему? – выкрикнул я, и каменные стеныотозвались эхом. – Отвечай!
– В самых глубинах ада, – сказала она, – разведемоны не любят друг друга?
Прошел час. Ночь подходила к концу.
Я страдал от жажды.
Я буквально сгорал от жажды. И она это знала. Я свернулся наполу, наклонил голову и сел на корточки. Я умру прежде, чем смогу еще развыпить кровь. Но больше я ничего не видел, больше я ни о чем не мог думать,больше я ничего не хотел. Кровь...
После первой ночи я решил, что умру от жажды.
На исходе второй я думал, что погибну от собственных воплей.
Когда подходила к концу третья ночь, я мог только мечтать окрови, отчаянно плача и слизывая с пальцев красные слезы.
Через шесть таких ночей, когда жажда стала совершенноневыносимой, мне привели отбивающуюся жертву.
Я почуял кровь из конца длинного черного коридора. Я услышалзапах прежде, чем увидел свет факела.
К моей темнице волокли крепкого, дурно пахнущего молодогомужчину. Он брыкался, сыпал проклятиями, рычал и брызгал слюной, как безумный,вопя при одном только взгляде на факел, которым его запугивали, подталкивая вперед.Я с огромным трудом поднялся на ноги и тут же навалился на него, буквальнорухнул на его сочную горячую плоть. Я разорвал его горло, одновременно смеясь иплача, впопыхах давясь и захлебываясь кровью.
Он с ревом упал под моей тяжестью. Кровь, пузырясь, стекалапо моим губам и истончившимся, костлявым, как у скелета, пальцам. Я пил, пил,пил, пока не почувствовал, что насытился. И этот элементарный процессудовлетворения голода – жадное, ненавистное, эгоистичное поглощениеблагословенной крови – затмило всю боль и все отчаяние.
Меня оставили одного, позволив вволю насладиться собственнойпрожорливостью, бездумным, непристойным пиршеством. Потом, отвалившись отжертвы, я почувствовал, что стал яснее видеть в темноте. Стены сновазаискрились капельками руды, как звездный небосвод. Я оглянулся и увидел, чтостоль жестоко убитой мною жертвой был Рикардо, мой любимый Рикардо, мойблистательный и мягкосердечный Рикардо, – голый, грязный, откормленныйпленник, специально для этого содержавшийся в вонючей земляной тюрьме.
Я закричал.
А потом бросился на решетку и стал биться о нее головой. Моибелолицые стражи подбежали к ней с другой стороны и в страхе попятились кпротивоположной стене темного коридора. Я в слезах упал на колени.
Я обхватил руками мертвое тело.
