Сформировала ее не та кровь, что пролилась по бедрам. Но кровь, что пролилась на тот мраморный пол.
Бывают на невинности такие пятна, которые не выцветают никогда.
Глава сорок вторая
Я настояла на том, чтобы идти в апартаменты самой, хотя едва могла передвигаться. Мы уже далеко продвинулись по залу, когда Анджелика, четвертый и последний участник, прорвалась через дверь в Лунный дворец. Видимо, задержалась в попытке найти Айвена. Но вернулась она одна. Ее бессловесный крик эхом отразился от каждого закутка Лунного дворца.
Этот звук вторил чему-то внутри меня, что я не умела распознать.
Я схватилась за живот. Под пальцами пузырилась кровь. Но я ее не чувствовала. Чувствовала только грубый пепел Салине – или того, что осталось от Салине.
Я думала о тысячах людей, горящих в энергии Астериса.
Я думала об их легких, иссыхающих в том ядовитом дыму.
О маленьком мальчике и маленькой девочке, которых помнила лишь смутно, и позволяла себе помечтать, как они где-то живут. Теперь я думала об их телах, лежащих глубоко под осколками войны, которой они не хотели.
Райн закрыл за нами дверь. Я споткнулась, чуть не упав на колени, отчего он резко вышел из прострации и приобнял меня. Я сжалась.
– Надо тебя подлатать, – сказал он, не дав мне возразить.
У меня не было сил сопротивляться. Он взял меня на руки, отнес в мою комнату и положил на кровать. Стал рыться в наших вещах в поисках чего-то.
Я таращилась в потолок. Закрывая глаза, видела на внутренней стороне век руины.
Города больше нет. Нет. Нет.
– Лекарства хватит, – сказал Райн, радуясь тому, что у него хорошие новости и повод отвлечься.
Вернувшись, он сел на кровать и вылил зелье мне на живот. Я не дрогнула, когда моя открытая рана зашипела и запузырилась, сплавляя плоть с плотью.
Я знала, что горе Райна было таким же, как у меня. И даже больше. Мне хотелось прикрыть рукой эту рану в его сердце, хотя моя собственная рана грозила разорвать меня пополам.
Когда он отставил пузырек, я уронила ладонь на его руку. Она теперь ощущалась под моими пальцами такой знакомой, с узловатыми суставами, со шрамами и жесткими волосками.
Он не шевелился. Потом медленно перевернул ладонь, сомкнул пальцы вокруг моих и описал по моей руке кружок большим пальцем.
Это было так уютно… так же, как чувствовать его губы на шее.
Я хотела сказать, что прошу у него прощения. За то, что сделал мой отец обоим нашим народам.
«Это война, – прошептал Винсент у меня в ухе. – Власть требует безжалостности. Чего ты от меня ожидала? В наших сердцах течет черная кровь».
И хуже всего было то, что я эту необходимость понимала. Понимала, но все равно ее ненавидела.
– А я ведь чуть не отправил туда Мише, – сказал Райн. – Через две недели она могла бы оказаться там.
От этой мысли мне стало еще поганее.
Я почувствовала, как дернулась простыня, когда вторая его рука сомкнулась в кулак.
– Твой отец, – сквозь зубы проговорил Райн, – конченое чудовище.
На какое-то мгновение я согласилась. Но так же быстро внутри поднялась и зароптала волна раскаяния.
Я наверняка чего-то не знала. Винсент стал бы так поступать, только если бы у него не было выбора. Только если ришане уже устроили что-то похуже или собирались устроить.
Он не стал бы так со мной. Зная, что я собираюсь делать. Зная, зачем я вообще полезла в этот жестокий турнир.
Не стал бы.
– Должна быть какая-то причина. Наверняка у него не было выбора.
Мне были отвратительны на вкус эти слова. Я ненавидела себя за то, что вообще их произношу.
Голос Райна был холоден и тверд.
– Пятьсот тысяч. Полмиллиона жизней. Мне начхать, какая у него могла быть причина. Какое объяснение может заставить это принять?
Никакого. Не было такого объяснения.
– Мы не знаем, что произошло.
– Я знаю достаточно, – рявкнул он. – Я видел руины. Я чувствовал запах костей там, в пыли. Орайя, этого достаточно. Уже хватит.
Я ногтями впивалась Райну в кожу, пальцы дрожали. У меня заболели челюсти, так плотно я их сжала.
А потом голос в моей голове прошептал: «Он прав. Разве этого недостаточно?»
Это не был голос Винсента.
Это был мой голос.
Грань между гневом и печалью тонка. Я на себе узнала, что страх может стать яростью, но ярость легко разбивается, оставляя опустошенность. У меня по сердцу паутиной побежали трещины.
– Должно быть что-то такое, чего я не понимаю. Не мог же он… Не стал бы…
– Почему же не стал бы? – зло бросил Райн, скривив рот в презрительной усмешке. – Жизни ришан. Жизни людей. Они разве для него чего-то стоят? Почему тебе так трудно поверить?
– Потому что я собиралась вернуться ради них.
Я не хотела произносить это вслух. Но словам не терпелось выплеснуться.
– …Потому что он знал. Когда я стала бы его кориатой, я собиралась вернуться, и он знал, что я…
Райн остолбенел. Он стиснул мне руку, потом резко отпустил, встал прямой, как палка.
– Кориатой? – тихо переспросил он.
Я захлопнула рот.
«Не говори ему», – прошептал мне в ухо Винсент.
Но я уже позволила Райну узнать слишком много. Как всегда позволяла ему. И как всегда позволял мне он. И он не мог притвориться, что не слышал сказанного мной, забыть то, что я ему открыла.
– Кориатой?! – В его голосе звенела опасность, как в звуке вынимаемого из ножен меча. – Ты собиралась просить Ниаксию о связи Кориатиса?!
Сарказм въелся в каждый слог, бередя мои живые раны.
– Такой, как сейчас, мне не хватит сил, – бросила я. – И он это знал не хуже меня.
Райн лишь рассмеялся, глухо и зло.
– Связь Кориатиса! Ты собиралась стать кориатой Винсента и отправиться в поход на Салине освобождать человеческих родичей. Ты собиралась привязать себя к нему, чтобы потом пойти и стать героем.
Он смеялся надо мной? Или эта мечта была такой несусветной блажью, что сама звучала как насмешка?
– Все мы делаем то, что должно…
– Орайя, ты, чтоб тебя, слишком для этого умна. Ты знаешь, сколько людей оставалось в Салине? Почти никого. Потому что твой отец последние двадцать лет забирал их, как забирал все остальные запасы Салине.
Запасы. Как будто люди – фрукты или зерно.
Нет. Это неправда.
– Ришанская территория охранялась. Он не мог…
– «Охранялась»! – презрительно бросил Райн. – Так же «охранялась», как человеческие кварталы?
Правда в его словах пробивала все слои моей брони, как отточенный