так ясно, что Лерка прыгающая и вращающаяся делает в произвольной в одну калитку всех.
Смирнова в произвольной первая. И сейчас это неважно. И все равно радостно. Всем им радостно. Даже болтающемуся от усталости Илье, у которого с Леркой была вечная борьба. Даже бледной с залегшими морщинками у глаз Виктории. И уж конечно, радостно Григорьеву. Где-то в кармане лежит веселый смайлик, а в сердце вопрос: “Вы же будете так улыбаться, когда я прыгну все запланированное в одной программе?” Он будет. Он уже улыбается так, просто под маской этого не видно.
Яна пролетает свою программу на одном дыхании. Все сильнее и сильнее к концу, как и было задумано. С этой программой они уйдут в олимпийский сезон. И, возможно, именно она сделает Яночку чемпионкой. Или это будет не Яна? Или эта будет совсем другая девочка? Та, за которой убегает от бортика Илья. Та, которую ждет у этого бортика Виктория. Та, которая смотрит на них спокойно и счастливо, будто никто не обещал для нее смерти от удушья в середине программы. Будто она сама не знает и не помнит вчерашнего дня. Будто нет прокола на запястье, спрятанного под расшитыми перчатками и будто эта ночь всем им лишь приснилась. Маша улыбается, смотрит в глаза Домбровской и тихо говорит: “Все будет хорошо”. Кто кого держит за руки и дает энергию на старт? Вот и пойди разберись с этими простыми сложностями.
Две ладони прячущие глаза, в которых свет. Сейчас начнется музыка и откровение. Смогут-не могут. Будет — не будет. Со щитом или же на щите. Лед ткется под коньками, создавая прочную опору. Для скольжения, для толчка, для четверного, для выезда. Миша мечется за спиной, пытаясь силой собственного желания поднимать Максимову в каждый прыжок. Илья скользит за ней по льду, словно надеется поймать, если ей станет плохо. Виктория ждет. 2, 5 минуты. Маша скользит, дышит, прыгает. Три… Маша еще дышит, но уже страдает. Последний прыжок. И дальше длинное сложное вращение со множеством смен позиции. И волшебства больше нет. Белеют губы, вдохи холостые и бесполезные сменяются короткими выдохами. “Держись! Держись! Держись!”— шепчет в маску Домбровская. “Держись! Держись! Держись!”— мечется у бортика Григорьев. “Держись! Держись! Держись!”— почти выпрыгивает на лед Лнадау. Маша выходит из вращения… Маша… улыбается.
Длинная дорожка, и кажется, что уже весь ледовый дворец повторяет “держись! держись! держись!”.
В этот момент, под аплодисменты сидящих на трибунах, Виктория понимает, что ничего не страшно. И ничего никогда не произойдет с Машей Максимовой. И неважно, будет ли когда-то вскрыта “проба Б”, найдется ли неправильный пик в ее биопаспорте. Маша навсегда летит по этой дорожке шагов с этой улыбкой и светящимся взглядом, а зал поддерживает ее без остановки. И этим она защищена от любых кривотолков и любых неудач. “Все будет хорошо”,— повторяет слова Максимовой Домбровская, когда Миша раскидывает победно руки, Илья вскидывает голову, безуспешно пытаясь удержать слезы, а сама она, сжимает Машины чехлы и поднимает вверх кулаки, то ли вознося хвалу, то ли благодаря небо за то, что отдало им их давно потерянные души.
Григорьев сгребает всех в общее объятие. Виктория прижимается к плечу рыдающего Ильи, еще почти держа себя в руках и находя в себе силы оттолкнуть его за камеры, а может, это он, чувствуя, что сейчас прорвет плотину вечной сдержанности, утаскивает ее подальше от прямого обзора. Слишком много чувств, обретения и потери. Все оказалось настолько хорошо, что без слез дышать невозможно. Хочется уткнуться в мужское плечо, остаться один на один и выплакаться друг другу своим освобождением.
Еще при выходе из финального прогиба лицо фигуристки светится только счастьем, но с первыми шагами во взгляде проступает мука человека, который оставил все на льду.
И лишь глаза ее цепляются за улыбку тренера, которую, если и можно как-то перевести в слова, то лишь восхищенным: "Ну ты даёшь, Максимова!". Ещё что-то непонятное читается в этом взгляде, но такое безумно нежное, что смотреть невозможно.
Маша практически лежит на мягкой долгополой черной шубе Виктории Робертовны, вдыхая лёгкие духи, которыми пропитана одежда. И с ними силу и покой. Внутри нее поет каждая усталая клетка песнь радости, которая дается лишь тем, кто честно делает свое дело и идёт своим путём.
Илья держит в объятьях двух самых лучших девочек на Земле. Его девочек. И вспоминает, не вспоминая, тонкую ручку Маши, с медленно текущим раствором, холодные пальцы Вики, которая всю ночь рассказывает о своих фигуристах, их победах и поражениях. Сейчас только об одном он думает: "Не надо мне никаких детей, Эр, кроме этих. И никого мне не надо, кроме тебя".
Но Домбровская уже отошла, оставив Машу на ее самого верного рыцаря в их тренерском штабе. Впереди Катя, а значит все сведено к началу и прошлое обнулилось. Даже после такой победы нужно вставать к бортику, словно ничего и не было до этого. Словно ты выводишь своего самого первого спортсмена и вам нужно ещё доказать, что вы оба имеете право быть здесь: он на льду, ты за бортиком. Так будет всегда. Каждый сход со льда обнуляет все заслуги тренера. И нужно начинать с самого начала, будто и не было былых заслуг, прежних чемпионов.
Пока тренер держит Катины руки, говорит ободряющие слова подготовки, дышит с ней в унисон, смотрит прокат, в кармане безостановочно вибрирует поздравлениями телефон. Для всего мира главное произошло, а для Виктории главное — в этом моменте и Катинов последнем движении руки, завершающем ее прокат.
Не — только я, но все, кто с нами рядом, глядят туда, где свет тобой разъят
На старой подмосковной даче, где до сих пор стоит рояль, на котором уже годы никто не играет, прячутся тени покойных подруг и друзей в складках портьер, а в воздухе призраком прежних дней витают победы ее учеников и ее собственные, в удобном вместительном кресле сидит больная старая женщина, хрупкая от собственной ветхости.
Венера Андреевна уже давно не живет будущим, даже завтрашним днем. Все, что ей ценно, осталось в прошлом, максимум доживает в сегодня, старыми фото, пластинками, роялем, на котором некому играть, но, между тем, регулярно приходит настройщик, чтобы держать инструмент в форме. Сейчас в жизни немолодой женщины остается все меньше связывающего ее к бренному существованию.
Племянники давно утратили связь с тетушкой, погрузившись в собственные семьи, детей, заботы. Их дети так и не стали внуками Венеры. Они знали других
