насколько твоё желание помочь этому ребёнку искреннее. Но нам необязательно брать его себе, чтобы принять участие в его жизни, принцесса, ты понимаешь это?
— Наверное…
— Я могу подключить любые связи, любые благотворительные организации, которые помогут пристроить мальчика. Я могу обеспечить его приёмных родителей до скончания веков, открыть ему счёт в банке, распланировать его жизнь и дать ему лучшую жизнь. Я не хочу, чтобы ты жертвовала собой.
И это правда.
Я сам ещё не заделал ей ребёнка, потому что знаю, что она слишком юна. И кидать её в жизнь с чужим ребёнком — нет, я не собираюсь. Я мог бы даже договориться с самим собой, мог бы даже притвориться для неё, что люблю некровного сына, но она устанет. Она устанет и будет винить себя за то, что не сумела стать матерью в свои восемнадцать лет.
— Я не жертвую собой. И понимаю, что это не игрушка, а ребёнок, с появлением которого наша жизнь изменится. Просто я… Я действительно хочу, чтобы мы стали его родителями.
Меня переклинивает.
Одно только осознание того, что Полина готова и хочет растить со мной чужого ребёнка, наполняет меня диким удовлетворением. Я всё ещё считаю, что это импульсивное решение, основанное на её эмпатии и жалости, но чем бы оно ни было, она хочет, чтобы я был рядом вместе с ней.
Я не понимаю, что она со мной делает. Я никогда не думал, что смогу принять и полюбить чужого ребёнка. Я всё так же против этой идеи, но она заставляет меня задуматься. Потому что она хочет видеть меня в роли отца её ребёнка, родного или нет. Конечно, блядь, меня, потому что я её муж, единственный мужчина, который когда-либо будет у неё.
— Ты против, — подытоживает она, запрокидывая голову и смотря на меня своими изумрудами. Как же я люблю эти глаза, сколько же я готов отдать, чтобы они всегда были наполнены любовью по отношению ко мне.
— Я против, — подтверждаю я. — И я не в состоянии тебе отказать. Даже если знаю, что это не взвешенное решение.
— Оно взвешённое.
— Подумай, принцесса. Подумай, хочешь ли ты, чтобы я устроил его жизнь или ты хочешь, чтобы это сделали мы с тобой.
Я не могу выглядеть в её глазах бездушным и чёрствым ублюдком. Какой бы глупостью я ни считал её желание, я всегда собираюсь оставаться в её глазах тем самым мужчиной, который готов ради неё на всё.
Потому что я готов ради неё на всё. Усыновление ребёнка — это не предел, даже если я не смогу принять его.
Я наклоняюсь, притрагиваясь губами к её обнажённой шее. Она выглядит такой обнажённой. Слишком обнажённой в своём коротком топике и лёгкой юбке с разрезом на бедре. Блядь, мои мысли возвращаются к тому, что она ходит так везде, где каждый второй выродок пожирает её взглядом.
— Но сейчас выкинь эти мысли из головы. Потому что, прежде, чем ты всерьёз над этим подумаешь, моя девочка, я кое-что тебе напомню, — хриплю я в её нежную, бархатную шею, которая истосковалась по моим поцелуям, даже если она чувствовала их ночью и утром.
— Что ты мне собираешься напомнить?
— Что ты моя. И что на это, — одним резким движением я поднимаю её руки и стягиваю с неё этот чёртов топик, который не оставляет места для воображения, — позволено смотреть только мне.
— Нет, не сейчас… — неуверенно, так бесплатно говорит она.
— Сейчас, малыш. Тем более, что я ещё не наказал тебя за то, что ты позволила тому сопляку привести тебя в этот чёртов клуб.
— Ты уже достаточно его наказал, — стонет Полина.
— Я недостаточно наказал тебя.
— Ночью мне казалось, что этого было достаточно.
— Тебе просто показалось, принцесса.
Своей рукой я хватаю её за талию и приполнимаю в воздухе, обрушивая на её молочную грудь сотни прикосновений своих губ, зубов, языка. Её розовые соски стоят, заставляя меня лизать и кусать их с ещё большей силой. Полина хныкает и скулит, словно я разрывают её на части.
Да, я так и делаю.
Я прижимаю её к стене, стягиваю с неё юбку, затем и трусики, которые теперь валяется на полу. Она стоит передо мной, раскрасневшаяся и голая, в одних только босоножках на невысоком каблуке. Она настолько сексуальна, что я готов разорвать её на куски и проглотить каждую её часть.
Моя девочка отрицательно качает головой, понимая, что прямо сейчас возьму её.
— А вдруг… А если кто-то… Зайдёт сюда…
— Никто. Сюда. Не зайдёт. Иначе я убью его.
Если кто-то бросит на неё взгляд, увидит её обнажённой и возбуждённой, готовой принять мой член, я сниму с него шкуру живьём и не ограничусь лёгким переломом конечности.
Прежде, чем мой член войдёт в неё, я опускаюсь перед ней на колени, где мне самое место, и поднимаю одну её ногу. Открываю для себя вид на её маленькую, сладкую, возбуждённую киску, внутри которой уже скопилась влага. Она опирается на стену спиной, когда свою свободную руку я кладу ей сзади на ягодицу, чтобы придерживать.
— А сейчас, принцесса, я трахну языком твою киску.
Мой рот вонзается в неё, словно я не ел несколько лет и теперь она — мой личный пир. Это и есть так, я пирую на её киске, вылизываю её, кусаю клитор, ещё кусаю и ещё, блядь, кусаю, пока не слышу, что она скулит ещё громче, напрочь забывая о своих криках.
— Давай, моя девочка. Кричи для меня.
Только для меня. Ни для кого другого. Я выставлю звуки твоего кончающего голоса из головы каждого, кто посмеет это услышать. Я заставлю их сломать себе черепа, лишь бы они забыли, как ты кричала, кончая от моего рта на своей сладкой киске.
Она пульсирует. Полина совершенно не стоит на своей ножке, её удерживают только мои руки. Поднявшись, я продолжаю держать её маленькое тельце одной рукой, а другой расстреливаю ремень своих брюк и стягиваю с себя их вместе с боксёрами. Полина продолжает скулить, когда я целую её. Целую, как одичавший, как пещерный человек, как безумец. Её пухлые губки, её щёки, её глазки, из которых скатываются слёзы возбуждения. Её форфоровую шею, её носик, её плечи, её грудь. Мою любимую маленькую грудь, настолько нежную, что на ней почти сразу же проявляются мои засосы и следы моих покусываний.
Я поднимаю её ногу ещё выше и вхожу в неё, медленно, но глубоко. Так глубоко, насколько
