class="a">[89] было, я боюсь, концом немецкой философии» (СИ, VIII, 1).
Ставший беспомощным после кризиса, он попал в руки Элизабет, которая всегда была больше Ферстер, чем Ницше, а соответственно, и в лапы целого племени фабрикантов тевтонской мифологии. В эпоху нацизма поиски «хорошей родословной», распространившиеся на культурную и идеологическую сферы, высветили фигуру «отшельника из Сильс-Марии» тем легче, чем добротней была подготовлена для этого почва стараниями Элизабет. И возведенное в Веймаре ниневийское строение, призванное вместить архив Ницше, возникло не только как результат ее стараний, но и как плод молчаливого сговора большей части немецкого ученого мира.
Ко всему этому Ницше не имел ровно никакого отношения: это часть повести, но уже не о его жизни, а о его смерти.
Состояние, в котором он поступил в клинику в Иене, описано в отчете врача за 19 января (1889 г.):
«Больной проследовал за нами в свою палату со множеством учтивых поклонов. Он вышагивал по комнате величавой поступью, глядя в потолок, и благодарил нас за «грандиозный прием». Он не осознает, где находится. Иногда он полагает, что в Наумбурге, иногда – в Турине… Он постоянно жестикулирует и изъясняется восторженным тоном и напыщенными выражениями… Во время разговора он все время гримасничает. Также и по ночам почти беспрерывно продолжается его бессвязная болтовня».
Остаток 1889 г. он по большей части пребывал в том же состоянии: иногда бывал почти разумен, порой агрессивен, часто бормотал бессмыслицу, но физически был совершенно здоров. В начале 1890 г. в Иену приехал Гаст; свою встречу с Ницше он описал в письме к Карлу Фуксу:
«Он сразу же узнал меня, обнял и поцеловал и был ужасно рад меня видеть; он снова и снова жал мне руку, словно не мог поверить, что я и вправду здесь».
Гаст сопровождал больного в долгих прогулках и внимательно наблюдал за ним. Иногда ему казалось, что тот близок к излечению; но бывало, говорил он, что «казалось – ужас! – как будто Ницше притворяется сумасшедшим, будто он рад, что все закончилось именно так». О тех же ощущениях сообщает и Овербек в своих записках, но в обоих случаях это могло быть следствием труднообъяснимой мимики Ницше, а возможно, и явления «имитации притворства», которое часто сопровождает некоторые формы душевной болезни. Овербек тоже был в Иене в феврале 1890 г., и они с Гастом поочередно сопровождали Ницше во время его прогулок. Он сообщает, что подавляющую часть времени беседа носила вполне нормальный характер, если не считать, что Ницше не мог вспомнить ничего из того, что с ним произошло начиная с конца 1888 г., не осознавал своего состояния и не понимал, где находится.
Все это время Франциска навещала сына, когда позволяло его состояние, а в середине февраля она сняла в Иене маленький домик, чтобы быть рядом. Единственным ее желанием было забрать его из клиники под свою опеку, но клиника, как могла, сопротивлялась этому, пока наконец не стало понятно, что улучшения ждать не приходится и что матери ничто не угрожало в случае, если она заберет его. Так и поступили, и начиная с 24 марта Ницше жил с ней в Иене, а 13 мая они перебрались в Наумбург – снова на Вайнгартен, 18, откуда Ницше уехал в Пфорташуле мальчиком 14 лет. К тому времени он стал очень спокойным и послушным и следовал за матерью, как дитя, но ему постоянно требовался надзор. Пока кто-то находился с ним рядом, он вел себя совершенно нормально, но что могло произойти, если он уходил один, показывает случай, произошедший в мае, когда он вышел из дому, не дожидаясь матери. Оказавшись на улице, он немедленно привлек внимание активной жестикуляцией и странностью поведения; когда же он начал раздеваться на тротуаре, вызвали полицию, и его забрали в отделение. Вскоре разобрались, кто он такой, и отправили домой в сопровождении полицейского, с которым он весело болтал, – в этом состоянии его и встретила обеспокоенная мать.
В Наумбурге он полностью находился на попечении матери. Она ухаживала за ним с огромной преданностью, вероятно ободренная мыслью, что Господь вернул ей сына. В письме к Овербеку она писала: «Снова и снова моя душа наполняется благодарностью нашему дорогому, доброму Богу за то, что я теперь могу заботиться о своем возлюбленном дитяти». Как-то раз, когда речь зашла о ком-то из умерших, Ницше заметил: «Благословенны те, кто умирают в Боге». Она называет этот случай «религиозным настроением», которым он проникался все больше и больше, и выражает наивное удивление его глубоким знанием Библии. Габриэль Ройтер слышал, что Франциска намеревалась сжечь богохульные сочинения своего сына (очевидно, речь идет об «Антихристианине»), но ее отговорила Элизабет, сказав, что «труд гения принадлежит миру, а не семье». Тем не менее, говорит Габриэль, она гордилась сыновней славой и чистосердечно встала бы на защиту его репутации.
Содержание следующих двух лет – история постепенного угасания, погружения в апатию с редкими вспышками жизненной активности. Надежды на то, что Ницше удастся излечить, с трудом, но безнадежно угасли, и усилия Франциски сводились к тому, чтобы делать его существование как можно счастливее и предотвращать любые нежелательные инциденты, могущие повлечь за собой возвращение в Иену, – такой участи она боялась больше всего. Ее письма к Овербеку, опубликованные в 1937 г. как «Der kranke Nietzsche» («Больной Ницше». – Примеч. пер.), дают нам подробное представление о тех практически лишенных событий годах. 1 октября 1893 г. она записала, что он все еще выглядел здоровым и большую часть времени проводил сидя на веранде; он не производил впечатления страдающего человека и «даже немного шутил и смеялся вместе с нами [имея в виду себя и Элизабет] над своими шутками совершенно естественным образом». На Рождество в тот год он чувствовал себя все еще неплохо, но в марте 1894 г. болезнь усилилась; он шумел и пел часы напролет, хотя, как и ранее, не испытывал страданий или боли, – «кажется, что он вполне доволен собой» (письмо от 29 марта). В том же письме она говорит, что от ежедневных прогулок теперь пришлось отказаться: едва они сворачивают за угол, Ницше спрашивает: «Где наш дом?» – и чувствует себя несчастным, пока не вернется обратно.
На Пасху 1894 г. больного впервые навестил Роде по приглашению Элизабет.
«Я видел несчастного, – писал он Овербеку 27 декабря (посетителям обычно отказывали в свидании с самим Ницше), – он совершенно апатичен, никого не узнает, кроме матери и сестры, раз в месяц с трудом выговаривает одну фразу; телом он высох и ослаб, хотя цвет лица вполне здоровый…
