запах заставил голоса умолкнуть. Точнее, они еще жаловались на судьбу, но уже едва различимо, и я с облегчением вдохнула смесь серы, камня, драконьей кожи.
И драконьей крови.
В этом коридорчике она давно окаменела. Такое случается, как объясняли умники, в крови драконов содержание минералов в десятки раз выше, чем в крови нормальных существ. И сугубо теоретически эта кровь вообще не должна быть жидкой.
Но хорошо, что драконы ничего не знают о теории.
– Что это? – Томас остановился.
Он разглядывал очередную пещеру, и посмотреть было на что. Та была огромна настолько, что с легкостью вместила бы всю усадьбу Эшби вместе с садом. И еще место осталось бы.
Круглая. Почти идеально круглая.
С черным глянцевым полом, в котором отражались светящиеся нити, что свисали со сводчатого потолка. Они спускались почти к самому полу и, отраженные, продолжались в нем. Отчего создавалось ощущение, что мы с Томасом стоим перед бездной.
Шагнуть? Ни за что.
И все-таки я сделала шаг. И еще один. Я шла по камню, некогда бывшему кровью… за такой хорошо платят, почти триста баксов за унцию. И если я правильно поняла, здесь лежали сотни тысяч, но почему-то мне было противно от одной мысли, чтобы взять хотя бы часть их.
Мы просто шли.
К белой громадине, которую оплели нити, и теперь она слабо светилась. Череп невероятных размеров. Темные провалы ноздрей и пустые глазницы. Гладкость носовых костей. Тяжелые надбровные дуги и корона шипов. Первая пара вытянута и слегка загнута друг к другу, отчего череп кажется рогатым. Вторая и последующие растопырены… сколько их?
У Лютого – четыре. У Гранита три и четвертая только наметилась, еще пара десятков лет и пару линек, и шипы станут заметны. А у Лютого пятая прорежется.
Здесь я насчитала дюжину. Дюжину, мать его…
– Что это за…
– Дракон, – ответила я, касаясь огромного зуба. Да он с меня размером! И больше… и рядом с черепом я сама себе кажусь не просто крохотной – ничтожной.
– Да понимаю. Просто… он огромный.
Томас обошел остатки когтистой лапы и заглянул сквозь прутья ребер. Тонкие кости казались хрупкими, их коснулся темный мох, будто укутывая, чтобы зверь не замерз.
Остатки чешуи… Она почти не разлагается, а значит, шкуру сняли… точно сняли.
Присев, я подняла чешуйку первобытного зверя размером в три моих ладони. Темная. И толщиной с мизинец. Края острые. А основание обломано, и значит, не с линькой вышла.
– Его убили. – Я провела по кости, которая на ощупь казалась гладкой, словно стекло. – Его убили здесь… видишь, сколько крови?
– Где?
Я указала на камень.
– Это…
– Кровь. Думаю, здесь больше, а там вон, что дотекло… раньше на драконов охотились.
– На это вот… охотиться? – Томас был настроен скептически.
– На китов ведь до сих пор охотятся. Выходят с гарпунами…
– Киты огнем не плюются.
– Драконы тоже не всегда могут… – Я огляделась и, закрыв глаза, сделала вдох. Я не знаю, что происходило со мной, откуда взялся этот дар, больше похожий на проклятие, из нашей ли с матушкой крови, о которой она так спешила забыть, или после той болезни. Или волей высших сил.
Но если я слышала людей, то неужели не поняла бы дракона?
Мы ведь знакомы. Там. Во сне, который так походил на явь. Мы ведь летали, поднимались к самому солнцу, а потом падали вниз, вместе. И почти коснулись моря.
Я должна понять. Я… хочу. И смогу.
И стою. Слушаю. Дышу. Я ощущаю запах крови и вижу, как камень перестает быть камнем. Она темная, жидкая и тягучая. Если попала на одежду, то не отстирается, впрочем, стирать никто и не пробует, сушат, чтобы продать.
Все-таки пару сотен за унцию. Не тысячи – миллионы.
– Здоровый. – Этот голос доносится отовсюду. – Уверены, что не очнется?
– Нет, господин. – Язык был мне незнаком. – Зверь одурманен. Наши женщины знают свое дело.
Они останутся тут, в пещере, жертвой и платой за зверя, который нужен… для чего?
– Плохо, что именно он. Патриция расстроится.
– Вы много свободы даете своим женщинам. Женщина должна знать свое место. Иначе начнет много думать. Когда женщины думают, они перестают слушаться.
Кровь текла. Дракон жил.
Он лежал, слыша каждое слово, не понимая суть их, но запоминая. Он не боялся, скорее был удивлен тем, что происходит.
Его позвали. И он пришел.
Он думал увидеть ту, которая умела слышать. И слышала. Она говорила. Показывала. Она поднималась в небо. Она…
Не пришла.
Были другие. Много. Сидели и пели. Дракон хотел дыхнуть огнем, но песня упала, словно само небо, придавив его к земле, а потом стала змеей, и яд ее лишил его способности двигаться.
– Здесь, господин, смотрите, тут основные кровяные жилы. – Холодное железо вошло в плоть. – Но зверь большой, умрет не скоро. Эти твари в принципе живучи…
Песня оборвалась, когда одна из певиц, пошатнувшись, опустилась на землю, но разрыв затянулся, а голоса остальных зазвучали громче, злее. Они будто винили зверя в том, что отдавали свою жизнь, лишая его сил.
– А сердце?
– Не спешите, чтобы получился хороший камень, нужно спустить кровь, затем снять шкуру… да, он останется жив, но вреда уже не причинит. Он будет злиться и злость направит внутрь себя…
Зверь умирал. Долго.
Пока снимали шкуру, раздирая ее железными когтями. Пока срубали плоть, спеша добраться до сердца, которое билось, хотя он давным-давно шагнул бы за черту. Но сила поющих женщин не отпускала. Она не отпустила и потом, после смерти, потому что тот человек придумал, как удержать дракона в этом мире, подчинив собственной воле.
Он забрал сердце.
И жизни тех женщин. И много других жизней. И этой жертвы хватило, чтобы запереть родник силы.
– Уна? – Томас вновь не позволил мне упасть. В голове шумело, и слезы опять катились градом. Проклятье! Мне не жаль было людей, мне жаль было, что я не смогу дотянуться до горла того ублюдка, которого здесь почитали едва ли не святым. – Мы все исправим.
Как?
Похоронив кости? Нам и этого не позволят. Стоит заикнуться о том, что они есть, мигом институтские налетят… во имя науки… она ведь тоже требует жертв и тем нисколько не отличается от языческих богов.
Я села на кость. И зажмурилась.
Успокоиться… что бы ни случилось, это произошло сотни лет тому. Айоха и вправду договорились с Гордоном Эшби. И помогли запереть родник силы. Отравить его. Оградить от драконов.
Зачем? Затем, что и нынешних-то не назовешь удобными соседями, а древние… если даже остальные были меньше этого, то все равно…
