хлеба и крохи табаку.
…Начали подготавливать вал к сварке. Работы вели вручную — молотком и зубилом. Круглосуточно. Слесарей Кошелева, Овсянникова, Трубника меняли Миллер, Ольховцев, Кошкин; их меняли Манохин, Колмозев, Алиев и я, к нам на смену приходили кузнецы Васильев, Ерохин, Шелепов. Не уходя в зону работали старик Иванов, токарь Оберландер, монтёр Пасхалис и многие другие, фамилии которых вспомнить уже не могу.
На третьи сутки вал сварили. Как и следовало ожидать, его немного повело. Нужно было протачивать шейки. В ремонтных мастерских станков такой длины не было. Изготовили передвижные люнеты на металлических конструкциях. Мощность мотора станка оказалась недостаточной, пришлось сделать приспособление для ручного вращения вала, зажатого в патрон станка. Обточку вала вёл токарь Оберландер — немец из колонистов Крыма. Он не отходил от станка в течение многих часов.
Питание приносили нам из зоны — так распорядился Златин. Неоднократно вкусными вещами угощали Колмозев, То-рев и Леонов. Приносили ли они их из дому или из столовой вольнонаёмного состава, нам было неизвестно. Скорее всего, и то и другое. Спали тут же, в мастерских, урывками.
Ещё двое суток ушло на установку вала и шабровку подшипников. В различное время суток, иногда далеко за полночь, заходили к нам Златин и Калинин. Они молча простаивали по десять-двадцать минут на одном месте и, не произнеся ни слова, уходили. Не думаю, что они полностью понимали, что нами руководило не уходить из мастерских, но не исключаю и того, что где-то глубоко подсознательно они восхищались нашей настойчивостью и горением.
Ночью, на седьмые сутки, опробовали машину на холостом ходу, а утром поставили под нагрузку.
«Старушка» опять работала! А мы ещё двое суток не отходили от неё, не веря сами себе.
Через неделю узнали, что мне и Манохину установлены персональные оклады в двести пятьдесят рублей в месяц с выдачей на руки по пятьдесят рублей и зачислением остальных на депонент.
В одном из разговоров с Калининым Златин сказал ему:
— А секретарь-то был прав!
На что Калинин ответил:
— А он всегда так — вроде ничего не скажет, а в душу залезет.
В чём же был прав секретарь и какой разговор был у него, Златина, с секретарём и был ли вообще какой-нибудь разговор — узнать точно не удалось. А интересовало нас это сильно.
В один из вечеров, когда после трудового дня мы сидели у Колмозева (к этому времени я уже работал начальником ремонтного завода, а Леонова перевели на водонасосную станцию) и готовили заявки на материалы, он не удержался и рассказал, что Калинин и Зла тин все дни ремонта разговаривали с секретарём по телефону. Через месяц мы узнали, что дело, заведённое оперуполномоченным о поломке вала, прекращено. А через три месяца получили из Улан-Удэ новый вал. Веллер своё слово сдержал.
До моего отъезда в промышленную колонию Улан-Удэ отремонтированный вал не меняли.
…Бывают моменты, которые запоминаются свидетелям гораздо лучше, чем главным лицам этих событий. А главным лицом всего, что произошло в эти напряжённые дни, был, без сомнения, секретарь обкома. Он, наверное, всё это забыл, в его большой и ответственной работе это был всего лишь частный эпизод, но нам, свидетелям — этого не забыть никогда!
Невольно напрашивается вопрос: чем можно объяснить описанные выше поступки Златина, Калинина, Леонова, Колмозева, Працюка, Торева — таких разных по характеру, общественному и служебному положению людей. Ведь их отношение к нам нельзя объяснить ни мягкотелым либерализмом, ни тем паче какими-то личными привязанностями и симпатиями. По тем временам и то и другое, если бы даже оно и имело место, могло быть расценено только как потеря бдительности со всеми последствиями, сопутствовавшими такому ярлыку, или просто как преступная связь с «врагами народа». И то и другое было чревато тяжёлыми последствиями. Балансировать на острие ножа дано далеко не всякому. А вот они пренебрегали опасностью, глядящей им в лицо. Они оберегали нас, доверяли большие дела, создавали условия для плодотворной работы, охраняли от произвола людей, потерявших всё человеческое.
В чём же дело? Объяснить это только тем, что шла жестокая война, поглотившая квалифицированные кадры, требовавшая всё большего и большего напряжения тыла, или только тем, что они, работая для фронта, были ВЫНУЖДЕНЫ считаться с людьми, помогающими им, конечно, явно недостаточно, да и неубедительно. Ведь и надзиратели, конвой, оперуполномоченные, коменданты, начальники различных КВЧ, УРЧ, ППЧ, тоже не сидели без дела, соприкасались с нами, не могли не видеть нашей работы, и всё же вели себя как обезумевшие звери, с той лишь разницей, что звери просто загрызали бы свои жертвы немедленно, а они создавали лагерные дела, провоцировали, прилагали все свои силы к изощрённому издевательству, гноили в карцерах и БУРах, то есть растягивали это удовольствие на годы. Широко декларируя и афишируя свою работу, прячась за инструкции, приказы, положения, ловко укрывались от фронта и продолжали своё грязное дело.
И никому невдомёк было, что первые, такие как Златин, Калинин и другие, создавали материальные ценности, то есть базу для победы над действительным врагом — фашизмом, а другие — Маврины, Редькины и им подобные — мешали им, вставляли палки в колёса.
Так где же прячется ответ на вопрос: что побудило первых с риском для себя оставаться ГРАЖДАНАМИ своей страны? Ответ может быть один-единственный. Они были КОММУНИСТАМИ-ЛЕНИНЦАМИ, ЛЮДЬМИ. Не могли они кричать, что не согласны с тем, что творится в стране, понимая рискованность и бесполезность такого шага. Что же оставалось им делать? Протестовать всеми им доступными средствами. И они это делали методически, каждодневно и умело! Комментировать, как это им удавалось, вряд ли есть необходимость. Их дела проходят красной нитью во всём моём повествовании. И пусть найдутся смельчаки опровергнуть мою оценку им!
Ничуть не греша перед истиной, заявляю, что эти люди во многом помогли сотням тысяч заключённых пронести себя через мрачное двадцатилетие нашей страны! Честь и хвала им от оставшихся в живых!
…Незадолго до моего отъезда в Улан-Удэ в Гусиноозёрск прибыл большой этап. Свыше тысячи человек выгрузились из товарных вагонов длинного эшелона на станции Загустай и пешим порядком были приведены в освобождённый для них лагерный пункт.
Уже за неделю до этого мы почувствовали на себе приближение какого-то события. В два обслуживающих шахты лагпункта неожиданно привели четыреста человек заключённых из лагпункта № 2 3, уплотнив наши бараки за счёт ликвидации вагонок и устройства сплошных двухэтажных нар. От прибывших узнали, что уже свыше месяца из их лагпункта чуть ли не каждый день уходили небольшие этапы на Загустай, а
