Дмитрий Евгеньевич Сагайдак
Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Сагайдак Дмитрий Евгеньевич,
родился 24.09.1902 г. в г. Минеральные Воды. В 1911 (или 1912) году его отца, железнодорожного служащего, перевели в г. Пологи (ныне Запорожская область Украины). Ко времени переезда в семье было шестеро детей. В Пологах родились ещё трое.
После переезда вынужден был, как старший в семье, пойти работать — сначала на коалиновую шахту откатчиком, а потом, в 1916-м году, на чугунолитейный завод учеником литейщика, в октябре 1917-го года поступил в железнодорожное депо — сначала учеником, а затем — помощником слесаря. После Гражданской войны, в 1922-м году его направили в Москву на Рабфак, а затем в МВТУ. В 1930-м, году он был направлен на Московский металлургический завод «Серп и Молот».
23.04.193/г. (как и большинство — рано утром) был арестован и через два месяца, 02.07.1937 г. осуждён «Особым Совещанием при НКВД» «за контрреволюционную троцкистскую деятельность» на восемь лет «со строгой изоляцией». 23.04.1945 г. срок закончился, но по «Специальному распоряжению» все, имеющие «политические» статьи, были оставлены под стражей до окончания войны (в реальности был «выпущен» только в марте 1947 г., пересидев целых два года). Вернувшись в конце концов в Москву к семье, тут же был вынужден уехать в г. Киржач Владимирской области (в столице жить было запрещено), где работал механиком на заводе-смежнике ЗиЛа.
Через год, 09.04.1948 г., снова был арестован и уже 30.05.1948 г. осуждён Выездной Сессией Владимирского Областного суда по статье 58–10, часть I. Теперь — к десяти годам с поражением на пять лет в избирательных правах.
23.04.1955 г. Судебная Коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР отменила оба приговора «за недоказанностью обвинения». В дальнейшем последовала полная реабилитация, восстановление членства в КПСС, возвращение на родной завод «Серп и Молот», где он проработал до выхода на пенсию.
Умер в Москве 06.02.1987 г.
ВСТУПЛЕНИЕ
«Какое безумие воображать, что можно уничтожить историю! Нет, она будет написана и тогда каждая вина, как бы она ни была мала, получит своё возмездие».
Э. Золя. «Письма к Франции»
Сагайдак Дмитрий Евгеньевич (зима 1936–1937 гг.)
Восемнадцать лет, проведённых в тюрьмах и лагерях, почти двадцать лет, прожитых после полной реабилитации, вынашивалась мной навязчивая мысль рассказать или унести с собой горькую правду о самом мрачном периоде нашей героической и славной истории, о чёрной ночи многомиллионного народа, длившейся без малого двадцать лет. И всё же убедился в необходимости рассказать нашим детям, внукам и правнукам всё, как было, без сгущения красок, ничего не замалчивая и не утаивая, с искренней надеждой принести посильно-скромную помощь потомкам и будущим историкам.
А огласить этот рассказ только лишь в том случае, если наше правосудие, действуя по написанным законам, не ради красок, как бы ни были они мрачны, ничего не замалчивая, не ссылаясь на «нечего ворошить старое», так как культ личности и нарушение законности осуждены нашей партией, всё же не сможет или, того хуже, не захочет сказать об этом и не призовёт к суровому общественному ответу виновных.
А жизнь, к сожалению, показывает, что «им, бывшим опорами, не нравится время, в котором пусты лагеря, а залы, где слушают люди стихи, переполнены» (Е. Евтушенко «Наследники Сталина»).
«История довольно эластичная наука: политики не только своевольно её толкуют, они её подчищают, исправляют, заново переиначивают», — прочитал я у И. Эренбурга в его «Японских заметках». И к чему бы ни относилась эта фраза, чем бы она не была вызвана у писателя, она неоднократно подтверждалась и подтверждается жизнью и, к великому сожалению, даже нашей — советской. А недостаточность показаний очевидцев, а тем более полное отсутствие таковых — даёт им (политикам) большую возможность сплошь и рядом безнаказанно фальсифицировать и подчищать эту историю и, как мне думается, чисто в личных, корыстных и далеко не благовидных целях. Я не могу, да и не хочу, быть невольным соумышленником, а тем паче соучастником такого правосудия, которое своим замалчиванием, хочет оно или не хочет этого, развязывает своеволие недальновидных политиков и толкает их на самое страшное и опасное: во что бы то ни стало реабилитировать тех, по воле которых в великом народе, совершившем перестройку всего общественного уклада, победившего внутреннюю контрреволюцию, одержавшего невиданные победы в Гражданской войне, разгромившем фашизм, создавшем первое в мире социалистическое государство — прививали подозрительность, культивировали и поощряли прямые и анонимные доносы, неуважение друг к другу, подобострастие, безволие, оглупление, крайнюю степень духовной пассивности, умерщвляли элементарные человеческие качества и инстинкты.
1-й ряд: Валя, Володя, отец (Евтихий), Таиса, мать (Анна).
2-й ряд: Анфиса, Костя, Виталий, Маруся, Митя (автор — Сагайдак Дмитрий Евгеньевич), Дина (его жена — Черняк Дина Иосифовна) (лето 1925 г.)
С дочерью Нэллой (ноябрь 1934 г.)
И оставшиеся дни моей жизни, мои ночи будут тревожиться миллионами невинно пострадавших людей, если я не скажу всего, что знаю и что видел.
Не сотни и не тысячи, а миллионы этих жертв произвола, в самых ужасных, неописуемых физических лишениях и муках, в бесчеловечных моральных пытках десятками лет «искупали» преступления, никогда ими не совершавшиеся. Многие сотни тысяч из них нашли свой бесславный конец от злой руки палачей.
Все они — и живые, и мёртвые — взывают к людям раскрыть трагедии мрачного и страшного двадцатилетия до конца, без недомолвок и каких-либо подчисток и поправок.
С женой (Сочи, 1935 г.) поправок.
С большим волнением и небезосновательной тревогой приступаю к этому тяжёлому, тяжёлому и непосильному для меня делу — к воспоминаниям, которые помогут дать ответ на ряд вопросов, задаваемых сейчас нашими детьми и внуками.
Только через восемнадцать лет — после лаконичных слов решения Верховного суда: «ПРИГОВОР ОТМЕНИТЬ ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ», — всем моим тревогам, многолетним ожиданиям, непосильным физическим и моральным мучениям пришёл конец. И всё же в течение многих месяцев в Москве, в кругу своей семьи, в кругу близких мне товарищей и друзей, я чувствовал себя словно в тяжёлом и непрекращающемся сне. Жизнь, проведённая вдали от привычного общества, вдали от семьи, друзей, вдали от весьма скромных, но всё же человеческих условий, канула в невозвратное прошлое. И это
