Они заговорили наперебой, и пришлось опять их остановить.
– Не все разом, – попросила я. – Борька, говори.
– У тебя низкое давление и упадок сил, – он поправил очки и торопливо заговорил – явно заученную речь. – Ты сильно перезанималась, и поэтому тебя временно сняли с интернатного проживания.
Ага, значит, я переутомилась. Отличная легенда для бабушки.
– Ты два дня спала, – Анчуткин вытаращил глаза. – Как заколдованная!
– Да, у меня сейчас такая слабость, будто я неделю танцевала, а потом ещё неделю беспробудно пила, – сболтнула я.
– Василиса! – ахнула бабушка.
– Не беспокойся, я алкоголь видела только в фильмах, – заверила я её – и почти не соврала, потому что апельсиновый сок с водкой – это не считается. Ведь водку в соке я точно не видела. – Бабуль, это такое, образное выражение.
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросил Горыныч.
– Сейчас – почти хорошо, – ответила я. – Надо было не читать те учебники, что ты мне принес. Из-за них-то я и переутомилась.
Зохак понурился, в это время в дверь позвонили, и бабушка убежала открывать.
– Забыли про переутомление, – скомандовала я, когда бабушка самоустранилась. – Что он здесь делает? – я указала на зохака. – Почему он не в Особой тюрьме, а у меня дома?
Горыныч понурился ещё больше и сел за стол, взяв нож и недочищенное яблоко. Трофим и Анчуткин переглянулись, и Борька объяснил:
– Сначала так и хотели, но Кош Невмертич сказал, что Рустам принес клятву верности кровью, поэтому его нельзя разлучать с тобой.
– Рустам? Этого обманщика так зовут?
– Рустам Джанабов, – с готовностью подсказал Анчуткин, а зохак кивнул.
И что за клятва кровью?
Тут в разговор вступил Трофим, и через пять минут путаных объяснений я уяснила, что когда-то он сам дал подобную клятву верности Кошу Невмертичу, который спас ему жизнь, и теперь служит ему верой и правдой.
– А мне-то это зачем? – перепугалась я. – Не нужен он мне ни с какой магией!
– Это кровная магия, – с благоговением пояснил Анчуткин. – Её не разорвать.
– С ума сойти, – я схватилась за голову. – Но зачем? Зачем вы добровольно отказались от свободы?
Зохак Рустам поднял голову и посмотрел на меня взглядом побитой собаки. И это – трехголовый змей? Мир перевернулся, однако.
– Что такое свобода? – добродушно сказал Трофим. – Есть только одна свобода – свобода выбора того, кому будешь служить.
– С этим можно и поспорить, но пока не стану, – сказала я холодно. – А ты, – я повернулась к Борьке, – врал мне и не краснел? Вот, значит, как ты на дополнительные уроки к ректору ездил? С нечистью воевал?
– Как же в нашем деле без практики? – ответил этот шпион несчастный.
– И без вранья, – не удержалась я от колкости. – А ты… – теперь я обращалась к Рустаму, и он встрепенулся с такой надеждой, что мне захотелось уснуть ещё на два дня. – Ты – гад, конечно. Но если Кош Невмертич верит тебе…
В это время в кухню вплыла улыбающаяся и румяная бабуля. Она услышала мои последние слова и пропела:
– А Кош Невмертич был здесь!
Я так и подпрыгнула на своем стуле.
– И кое-что тебе оставил, – бабушка протянула мне длинную коробочку, обтянутую черным бархатом, похожую на футляр для авторучки. – Подарок!
У меня пол поплыл под ногами, хоть я и сидела. Я не сразу смогла подцепить ногтем крышечку, а когда всё же открыла коробку, то обнаружила там… золотое птичье перо.
– Какая тонкая работа, – бабушка с умилением разглядывала перо. – Но в мое время ректоры не делали студенткам таких дорогих подарков, это не слишком уж…
– Когда он приходил? – перебила я её.
– Только что ушел, – ответила бабушка немного обиженно – Я приглашала его к чаю, но он сказал, что очень торопится. Ах, какой потрясающий мужчина!..
– Почему ты не сказала! – я бросилась вон из квартиры, как была – в пижаме и тапочках.
– Василиса! Куртку набрось! – переполошилась бабушка, но я уже выскочила в подъезд.
Лихорадочно нажимая кнопку лифта, я умоляла его ехать быстрее.
Быстрее, ты! Быстрее!..
Дверцы разъехались в стороны, и я замерла на месте, потому что из лифта мне навстречу вышла Марина Морелли, собственной персоной.
– Добрый день, Василиса, – сказала она приветливо, окинула меня взглядом и прищурилась: – Креативная пижама. Но не думаю, что вы встречаете меня. Вы бежали за Кошем, не так ли?
– Так ли, так ли, – закивала я и помчалась вниз по ступеням, чтобы Морелли своим колдовством не застопорила меня в лифте.
– Я приехала поговорить с вами! – крикнула Морелли мне вслед. – Две минуты, Василиса!
– Мне не о чем с вами говорить! – крикнула я в ответ.
– Я не хотела вам вредить! – она перегнулась через перила. – Я хотела, чтобы вы поссорились со своими друзьями и с Кошем, и пришли ко мне! Я хотела, чтобы вы учились в «Приме»! Я не хотела вашей смерти!
Но я уже не слушала ее. Перескакивая сразу через пять ступенек.
– Василиса! Я для вас всё сделаю, если перейдёте в «Иву»!..
Последний пролёт – и я выскакиваю во двор, а вопли Марины Морелли остаются где-то очень далеко.
Кош Невмертич как раз собирался открыть дверцу, когда я побежала к нему, в тапочках в виде мопсов на босу ногу.
– Краснова, вы с ума сошли, – только и сказал он, когда я с размаху врезалась в него, обняв и прижавшись щекой к его груди. – Зима, вообще-то.
Он попытался разжать мои руки, но я вцепилась в него ещё крепче.
– Почему вы ушли? Почему вернули перо? Оставьте его себе…
– Краснова, – сказал он очень спокойно. – Посмотрите на меня.
Я послушно подняла голову, и утонула в его глазах. Как странно – смотришь в обыкновенные человеческие глаза, а видишь там – целый мир, видишь вселенную, где, словно звезды, мерцают золотистые искорки. И ты будто летишь в космос, к солнцу, а полет так же прекрасен, как и цель.
– Ваша сила принадлежит только вам, – Кош Невмертич погладил меня по щеке, и я прижала его руку, чтобы продлить эту ласку, чтобы ещё чувствовать прикосновение его ладони. – Пока я жив, никто не посмеет ею воспользоваться кроме самой жар-птицы.
– Но вам-то я сама разрешила…
– Никто, – сказал он твердо и подхватил меня на руки. – Краснова, зима ведь. А вы по снегу – в тапочках.
– Почему опять на «вы»? – спросила я, обнимая его за шею.
Дорога к солнцу… Такая же прекрасная, как и цель… И так хочется поскорее добраться до цели, и одновременно – чтобы эта дорога была бесконечной.
