— Алешка?
— Смотрите не проговоритесь Гилелу, — ему девятый десяток пошел, да и пережил немало. Лучше будет, когда узнает эту новость потом, после свадьбы. Веревочник Йона побежал к этому злодею, чтобы тот хотя бы на время свадьбы убрался из местечка. Значит, идем? Я только вот оденусь. Да, простите, забыла спросить, как вас зовут.
— Эммануил Данилович, а просто по-еврейски — Манус.
— А меня зовут и по-еврейски, и по-русски Хевед. Вот как!
Когда Йохевед вышла через несколько минут из дому в коротком платье и в туфлях на высоких каблуках, Манус еле узнал ее.
2
Под вечер того же дня, когда солнце уже погружалось в тихий, прозрачный Буг, почти все местечко собралось на горе, в старинной крепости. Люди расселись на грудах разбросанного повсюду кирпича, у разрушенных башен и полуразвалившихся стен и терпеливо ждали, когда распахнутся широкие двери гаража и оттуда выедет во всем своем блеске красная пожарная машина, а из соседнего здания выступит четким шагом местная команда пожарников в полном снаряжении. Даже Гилел со своей молодой еще женой Шифрой пришел поглядеть на пожарников: кто из них скорее размотает шланг и взберется на самую верхнюю перекладину пожарной лестницы.
На эти соревнования — пожарники называли их «учениями» — население местечка собиралось как на театральное представление. Сегодня, как ожидают, будет особенно весело, так как в команде несколько новичков. По этому случаю Борух даже прихватил свой фотоаппарат на треноге. Он не отрывает глаз от дверей, из-за которых доносится напряженное, хриплое гудение машины, как если б она, попав всеми четырьмя колесами в трясину, никак не могла выбраться оттуда.
Кроме Гилела и Шифры, все как будто чем-то озабочены, и Борух пытается хоть немного развлечь собравшихся. Он залезает под черное покрывало, которым накрыт фотоаппарат, и оттуда довольно громко произносит:
— Ну и кашляет же она, бедняжка, ну и хрипит, аж страшно становится...
— О ком это вы, Борух? — спрашивает кто-то.
— Разве вы не слышите, как пожарная машина, бедняга, выбивается из сил?
— Ну что, — спрашивает Ципа Давидку, взобравшегося на крепостную стену и всматривающегося в даль, — моего Йоны еще не видно?
— Нет, тетушка Ципа.
— Горе мне! Как я его просила: Йона, не ходи!..
Борух высовывает голову из-под покрывала и начинает подавать Ципе знаки, чтоб она замолчала.
Но Гилел заметил это и спрашивает:
— Ципа, что там у вас случилось?
— Ничего, реб Гилел, ничего.
— Мы же условились с вами, Ципа, — сердито шепчет ей Борух. — Уверяю вас, он цел и невредим.
Заведующий рынком, пожилой, коренастый Шая, начинает сердито стучать в двери гаража:
— Эй, пожарники, не тяните душу! Уже четверть седьмого...
— Чего ты так спешишь, Шая? Ты рынка еще не закрыл, что ли?
— Я — человек военный, реб Гилел, дисциплинированный, никаких «диалем» не признаю. Сказали — в шесть, так будьте добры начать в шесть. Не так ли?
— Конечно, так, — поддерживает его Борух. — Я только хотел бы знать, Шая, в каком уставе сказано, что заведующий рынком — военная должность?
Давидка, прохаживавшийся по стене, начал вдруг напевать:
Спешите, люди добрые, на рынок, на базар,
Купите, покупатели, дешевый наш товар...
— Я тебе сейчас покажу такой базар, сорванец эдакий, что ты у меня забудешь, в каком классе учишься! — крикнул Шая. — Тоже мне пионер! Это вы, Борух, научили его такой песенке! Думаете, и о вас нельзя подобрать песенку, да еще какую песенку? Но что с вами дебатировать! Если б вы были военным...
— Мне кажется, что я такой же военный, как и вы, Шая. Мы с вами, если не ошибаюсь, вместе пошли на войну.
— Тоже сравнил! Во-первых, я был артиллеристом, а это, надо полагать, кое-что значит. А во-вторых, я узнал, что такое дисциплина, еще тогда, когда вы понятия не имели, с чем это едят. Вы, реб Гилел, наверно, помните, как райком настаивал, чтобы я стал председателем приместечкового колхоза?
— Как же не помнить, помню!
— А теперь? Разве я хотел стать заведующим рынком? В самом деле, какое я имею отношение к торговле, если по профессии я кузнец? Ненавижу торговлю, это у меня, видимо, наследственное. Отец мой и дедушка, как вы знаете, тоже были кузнецами и тоже ненавидели торговлю. Но раз надо, никакие «диалемы» не помогут — выполняй, будь добр! Вот что такое настоящая дисциплина, товарищ Борух!
Тут как ветер влетели Йохевед с Манусом.
— Люди, пожар уже был или еще не был? Уф, напрасно я бежала сломя голову... Итак, Эммануил Данилович, мы с вами находимся, как видите, в крепости, построенной еще до времен Хмельницкого. Борух, уберите вашу «зенитку», я вам все равно не заплачу за фотографию. Говорят — я при этом, конечно, не была, — что Балшем блаженной памяти и Гершеле Острополер часто бывали здесь. А уже в мое время здесь стоял драгунский полк. Теперь тут пасутся козы, и пенсионеры приходят сюда развлекаться. Каждую пятницу все бросают свои домашние дела и бегут сюда поглазеть, как пожарники учатся тушить пожар... Настоящий театр!.. Добрый вечер, реб Гилел, добрый вечер, Шифра-сердце! Я вас совсем не заметила. Вы уже давно вернулись? Я привела вам гостя.
Манус подал Гилелу руку и поклонился.
— Шолом-алейхем, реб Гилел! Оркестрант театра Станиславского и Немировича-Данченко Эммануил Данилович Каганов, или просто по-еврейски Манус. Матвей Арнольдович, наверно, вам писал обо мне.
— Так это вы тот самый Каганов, которого наш сват прислал позаниматься с летичевскими музыкантами? Присаживайтесь.
— Мне, по правде говоря, не совсем понятно, почему нельзя было справить свадьбу в Ленинграде. Я думал, что вы, как бы сказать, в таком возрасте, что... ну и так далее. Но вы, я вижу, не сглазить бы, еще в силах, как говорится, побарабанить. А о супруге вашей и говорить не приходится. Если б свадьба была в Ленинграде...
— В Ленинграде, дорогой мой, — перебил его Гилел, — хватит свадеб и без этого. А у нас, кажется, уже не помнят, когда молодые шли в
