Машины были везде. На проезжей части, на пешеходных дорожкахи на газонах. И чем дальше, тем гуще. Сперва КрАЗ их объезжал, потом пришлосьрасталкивать. Макарон зло матерился, крутя руль, но матюги помогали не очень. Ктому же почти каждый сука-владелец озаботился оставить своё «ведро» либо наручном тормозе, либо на передаче, либо на том и другом сразу, поди сдвинь. КрАЗдымил и рычал, с усилием прокладывая себе путь.
«Надо было военный брать, – не в первый раз подумалосьСемёну Петровичу. – С тремя мостами…»
И в это время сзади послышался звук, не имевший отношения кштурмовым усилиям самосвала. Грохот, лязг, хруст и скрежет сминаемого металла.Плюс низкий рёв могучего, застоявшегося двигателя. Обзор из кабины КрАЗа былболее чем скверный, но Семён Петрович исхитрился посмотреть в боковое зеркало.Увиденное заставило его вздрогнуть. Треснувшее стекло отражало нежно-розовый,разгоравшийся не на месте рассвет. И на его фоне – чёрный силуэт танка. Онпоказался Хомякову невероятно огромным. А в командирском люке стоял полководец,не иначе тот коренастый неподкупный майор. Он грозил Хомякову кулаком…
Жалкий человечишко осмеливался грозить цезарю.
Семён Петрович вздрогнул опять и весьма здраво подумал, что,стоя на танковой броне, можно позволить себе ещё не такое.
Макарон тоже заметил погоню, выругался и удвоил усилия,заставляя грузовик пробиваться вперёд. Насколько можно было видеть, сплошнойзатор простирался до самого угла Кузнецовской. Дальше было свободней. По ровнойдороге у КрАЗа был неплохой шанс оторваться, но на этот оперативный простор ещётребовалось выйти.
Т-34 с рёвом подминал и расшвыривал, как игрушки, мёртвыеавтомобили, неуклонно сокращая дистанцию. Старый танк был не лёгок и не прост вуправлении, но за рычагами сидел не какой-нибудь недоучка, зелёный курсант.Историческую реликвию пилотировал чемпион России по вождению танка, правнукгероя войны. Впрочем, преследуемые не могли этого знать – они только видели,что их настигают. У Чекиста, зажатого между Хомяковым и Макароном, вдругпобежали по лицу капли пота. Семён Петрович крутил на пальце «перстень силы» иприкидывал, не рвануть ли в хрональный туннель прямо на грузовике. По счастью,он был человеком предусмотрительным и, избегая весёленькой перспективы прибытьв пункт назначения с полным кузовом сумасшедших, озаботился устроить в кабинеспециальный лючок. Но, спрашивается, не будет ли по возвращении их поджидатьздесь всё тот же майор? Да ещё с подкреплением?.. Известно ли ему, что Хомяковимеет возможность посещать иные эпохи и возвращаться в здравом рассудке?.. Чтоон предпримет, увидев, как КрАЗ ныряет в туннель: засядет в засаду, точно рыжийкот возле мышиной норы, или сочтёт, что загнал преследуемых на погибель, и соспокойной совестью отправится гонять чаи на своём КПП?..
Семён Петрович только собрался расспросить Чекиста, было лиизвестно органам о втором перстне, когда грузовик протаранил бронированноймордой последнюю машину, жёлтую, выкрашенную кисточкой «четвёрку», и выскочилна перекрёсток.
Это была точка принятия решения вроде той, в которойоказывается самолёт на разбеге: ещё через секунду будет уже не затормозить.Макарон крутанул руль, и КрАЗ ринулся по Кузнецовской.
Светящиеся вешки выстроились прямо по курсу. Триста метровдо устья туннеля… двести пятьдесят…
Самым разумным казалось забить болт на дедов сундук и,оторвавшись от танка, слинять из зоны наружу. После чего радикально разобратьсясо строптивым майором (Семён Петрович не сомневался, что при его могуществе этобудет нетрудно) и тогда либо повторить попытку, либо затарить сокровищницу в«шаланды» – и в Рим!..
Короткий взгляд, брошенный на карту, сказал ему: номер непрокатит. Точка принятия решения оказалась пройдена. «Блокадная» дыра быламелкой кляксой в целом созвездии, заполонившем почти весь перегон до самогоНовоизмайловского. Объехать ловушку можно было только через парк. Но удирать посугробам от танка на грузовике с одним ведущим мостом… К тому же и натерритории парка было полным-полно дыр…
– Атанда! – заорал Папа. В кузове завозиласьбратва, Чекиста обхватили сзади за пояс, а перстень на пальце Семёна Петровичастал наливаться двойным светом.
«Тридцатьчетвёрка» сзади ревела и грохотала, нисколько неотставая, водитель не жалел ни двигателя, ни заскорузлой от долгого стоянияходовой части. Бывший участковый не собирался спускать негодяям, вздумавшимпаскудить на его земле. Хомяков представил себе, как сейчас древний танк влетитза ними в туннель вместе с майором на башне и «красноголовыми», повисшими наброне, и оскалился в злорадной улыбке…
Сто пятьдесят метров до вешек. Сто… Погодите-ка, а что тамза следы от колёс, обрывающиеся на снегу? Плевать, не важно… Пятьдесят метров…
КрАЗ начинал садиться на правый борт, видно, автоматные пуликакие-то колёса ему всё же прострелили. Макарон нещадно матерился, с трудомудерживая тяжёлую машину на курсе… Ещё немного… Ну?!!
…И в это время взошедшее солнце сверкнуло на лобовых стёклахдвух джипов, выкатившихся из туннеля навстречу.
Они шли в довольно странной позиции, притёршись порожками,их экипажи держались за руки сквозь открытые окна… Они целили точно в лобКрАЗу, и скорость была приличная.
Последовал краткий, очень краткий миг замешательства –эффект внезапности оказался сокрушительным для обеих сторон, – но однасторона пришла в себя чуточку раньше. «Ландкрюзеры» дружно взвылитурбированными дизелями и, громко сигналя, ринулись в лобовую атаку.
И КрАЗ, очень даже способный расшвырять их в разные стороны,отвернул. Сработали водительские рефлексы, а может, Макарона чуть-чутьподтолкнул взгляд девушки, сидевшей за рулём в одной из машин?.. Ручаться неотважимся, но и полностью отвергать эту возможность тоже не будем. Как бы то нибыло, грузовик вильнул вправо, громадные колёса одолели поребрик и вспахалиснежную целину.
Танк срезал угол и, мастерски лавируя между огороженнымипровалами, рванулся наперерез. Гусеницы поднимали снежную бурю…
И всё это в искристо-голубых морозных тенях, в розовыхбликах солнца, взошедшего на северо-западе.
Виринея и Гринберг затормозили с той же великолепнойсинхронностью, с которой брали разгон. Вот что значит родство душ,предназначенных друг для друга. Джипы наконец-то замерли, выскочив из блокаднойночи в морозное и свежее утро начала двадцать первого века. Открыв дверцу, ЛевПоликарпович буквально выполз наружу и сел прямо на снег, потому что ноги недержали его. Перед глазами стояли отъезжающая полуторка и рука нянечки тётиТоси, воздетая в жесте благословения. Сила этого благословения казалась ЛьвуПоликарповичу физически ощутимой. Ничего другого его измученный разум был не всостоянии переварить. «Съездили, называется, – металась по задворкамсознания одинокая мысль. – Ну и где он, этот репрессированный гений?»Перед глазами, густея, поплыли чёрные точки, все попытки что-то сообразить быличертежами на мокром песке, их сметал неторопливый прибой, размеренноповторявший: «Вот теперь можно и помирать…»
