С грустью узнали мы, что отправление в Россию из лагеря Нейссе начнется не раньше двух-трех месяцев, а то и позднее, и небольшими группами, а кто из пленных поедет раньше – неизвестно!
Итак, нужно еще продолжать жизнь в плену. Мне стало жаль лагеря Гнаденфрей с его налаженной в последнее время жизнью. Зачем немцы оторвали нас оттуда, зачем поманили нас свободой и опять заключили в худший лагерь? Но человек живет надеждой, и я стал утешать себя, что, быть может, попаду в первую очередь.
Стоял август месяц 1918 года. Жизнь пленных в лагере Нейссе шла своим размеренным, однообразным распорядком дня и ночи.
Вечерами до изнеможения гулял я по проулочкам лагеря, между дощатыми бараками пленных, мимо их окон, освещенных разноцветными бумажными фонариками и абажурами – затея, очень привившаяся в лагере Нейссе: получалось впечатление какой-то праздничной иллюминации… Миниатюрные проулочки кажутся в полусумраке настоящими улицами настоящего города… Вот из открытого окна слышно, как красивый баритон под звуки гитары поет цыганский романс о любви. Из другого окна слышится дружный хохот молодежи, и в моих мечтах реет и манит мираж скорой свободы!
Большое утешение доставляли мне редкие богослужения в церкви (манеже) лагеря Нейссе.
Особенный интерес представляла военная карта, вывешенная на видном месте в большой комнате лагерной кантины, с указанием флажками расположения фронтов обеих воюющих сторон. Уже явно намечался успех французских и английских сил против немцев…
Мы с упоением читали об этом в телеграммах. Странно и до боли неприятно было чувствовать отсутствие на войне нашей армии. Когда французы и англичане у этой карты горячо обсуждали положение воюющих сторон на фронте, я переживал чувство неловкости и какого-то стыда за русскую армию, за Россию… Мне казалось, что наши союзники в душе называют и нас – ни в чем не повинных – изменниками!
Горькое чувство обиды за разложение славной русской армии наполняло мою душу. Зачем же принесено столько жертв на алтарь войны, погибли лучшие офицеры, унтер-офицеры и солдаты?! Тысячи изувеченных инвалидов, обреченных на жалкое полусуществование!.. Сколько страданий перенесено и уцелевшими на войне воинами! С заключением «похабного» (как тогда называли) мира большевиков с немцами прогулки пленных офицеров стали еще свободнее. Между прочим, на прогулках мы старались добывать что-нибудь съестное, потому что голод в нашем лагере давал себя крепко чувствовать.
С удовольствием вспоминаю нашу групповую прогулку-экскурсию в миссионерский монастырь, расположенный в окрестностях города Нейссе. Приор и монахи любезно нас встретили и показали нам все достопримечательности монастыря. Особенно интересен был миссионерский музей. Собранные здесь экспонаты свидетельствовали о далеких углах света: Австралии, Африки и Америки, где жили дикие племена; их-то и просвещали миссионеры светом Христова учения. Остовы и скелеты разных невиданных нами зверей, птиц, пресмыкающихся, всевозможных насекомых и образцы роскошной флоры приковывали внимание посетителей музея и напоминали о тех счастливых странах, куда война со всеми ее ужасами еще не достигла.
Зачем, думал я, народы враждуют и уничтожают друг друга, когда мир так велик и прекрасен, когда жизнь человеческая должна быть особенно ценима, чтобы успеть познать этот мир со всеми разнообразными творениями Господа, созданными на пользу того же человека? Такие мирные мысли невольно пришли мне в голову при осмотре миссионерского музея, казалось, тихой-мирной обители, но, когда мы разговорились откровеннее с некоторыми сопровождавшими нас по музею монахами, я убедился, что уже и здесь война дает себя чувствовать. Среди монахов монастыря – по национальности немцев и поляков – шло не только глухое брожение, но и открытая ненависть!
Монахи-поляки нам жаловались, что этот искони польский монастырь немцы онемечили, притесняют всех не немцев, и что необходимо скорее освободить Силезию от немцев и т. д.
Да, отголоски «бала сатаны» проникли и сюда, в души служителей самого Христа!..
В лагере Нейссе, так же как и в Гнаденфрее, организованы были разные курсы (агрономические, бухгалтерские, иностранных языков и т. п.) Особенно солидно поставлены были агрономические курсы. Организатором этих курсов был бывший директор таковых в России. Окончившим эти курсы в плену выдавались аттестаты. Плата за обучение была ничтожная.
Существовал здесь и музыкально-драматический кружок, ставивший в большом здании артиллерийского сарая солидные спектакли, концерты и киносеансы. Сарай вмещал до восьмисот человек. Помню чудный концерт большого хора пленных офицеров. Программа составлена была исключительно из русских песен: «Укажи мне такую обитель», «Вечерний звон» (с колоколами), «Вниз по матушке по Волге», «Гой ты Днепр ли мой широкий», «Нелюдимо наше море», «Из-за острова на стрежень» (Стенька Разин), «Не осенний мелкий дождичек», «По диким степям Забайкалья», «Турецкие гайтаны» (историческая песня пленных русских в Турции) и тому подобные песни, где безысходная тоска и душевная скорбь смешаны с самим дыханием русской природы, ее необозримых степей, дремучих лесов, гор, бурных морей и исполинских рек – песни грустные, что рвут сердце… Кто-то сказал: «Какую тяжкую историю должен был прожить русский народ, чтобы создать такие до слез печальные песни».
С каким воодушевлением и самоуслаждением хор пленных офицеров пел эти грустные песни, изливая в звуках и свою собственную тоску по родине, по свободе!
После грустных песен хор перешел к песням веселым, «залихватским»: «По улице мостовой», «Вдоль по улице молодчик идет», «Уж вы сени, мои сени», «Уморилася», «Во поле береза стояла» с припевом «Чувир мой чувир, чувир-навир, вир, вир, вир! Еще чудо-первочудо, чудо, родина моя!» и т. п., где слышится и бесшабашное веселье, чувствуется широкая русская натура, а crescendo, учащающийся ритм песни, переходящей в веселую пляску, невольно заставляет радостно забиться сердце и забыть все печальное на свете!
Вот почему понятен огромный успех современных народных великорусских, малороссийских и, особенно, казачьих хоров во всех странах света, где бы они ни пели, и где часто публика, не понимая русского языка, по самому напеву и ритму угадывает содержание и душу русской песни.
XV. Под звуки дождя
Перелом в военных действиях. Отступление немецких армий. Немцы просят мира. В Германии революция. Soldatenrat’ы. Лагерь Helholland. Голод, холод и насекомые.
Серенький, с утра дождливый день. Я лежу с книгой в руках в постели. Дождь непрерывно и монотонно стучит по плоской крыше нашего барака. На душе тоскливо. Все еще неизвестно, когда нас будут отправлять на родину, и я начинаю подозревать, что все это обман. Я вспоминаю недавнюю жизнь в Гнаденфрее: столько я там приобрел хороших друзей, так хорошо наладился там распорядок дня; мои спектакли, мои уроки, моя переписка с родными и друзьями…
С болью в душе сожалею о прервавшейся переписке с В. Н. Урванцевой. На мои письма наша любимая Вера уже не отзывалась! Где она? Что с ней? Жива ли она? Быть может, она погибла, как погибло тогда множество молодых юношей и девушек, расстрелянных и замученных в большевицких застенках. Печаль до боли сжимает мое сердце. Я так мечтал о встрече с этой девушкой…
