— Пообедаем?
— Принеси для начала вина и два бокала, — сказал Горе.
Он ждал, нетерпеливо барабаня пальцами. А когда трактирщик наполнил оба бокала, спросил:
— Послушай, начальник, что за человек этот Пэунеску? Ты что о нем знаешь?
Трактирщик пил нехотя и, опорожнив наконец бокал, сообщил:
— Он съехал после бомбежки.
— Ладно, это я знаю, — перебил его Горе. — Ты мне уже говорил. Я спрашиваю, хорошо ли ты его знал. Я слышал, что вроде он жулик. Обжуливал людей.
Трактирщик поставил бокал на поднос и покачал головой:
— Не слыхал. Ко мне он не больно наведывался…
— А я тебе говорю, — перебил его Горе. И опять ему ударило в голову: «Шесть тысяч голов скота! Я был бы сейчас на границе…»
— Я вот что еще тебе скажу, — начал он, снова распаляясь. — Я скажу тебе, что никому не удастся потешаться над Янку Горе. Это ты запомни. Деньги тут серьезные. Двенадцать тысяч голов скота. Разрешение было, было все, что надо. И я не позволю себя дурачить, как эта сумасшедшая мадам Попович!
Трактирщик вздрогнул и удивленно поднял на него глаза.
— Откуда вы знаете мадам Попович? — спросил он. — Кто вам о ней рассказал?
— Это мое дело, кто рассказал, — произнес Горе и растянул рот в загадочной улыбке. — Речь идет о том, что я не такой дурак, как эта мадам Попович…
— Бедная мадам Попович, да простит ее Господь! — прошептал трактирщик и благочестиво осенил себя широким крестным знамением.
Горе воззрился на него с суровым недоумением и вдруг крикнул:
— Ты что? Ты с чего это вздумал креститься?
— Да ведь как раз сорок дней, как она погибла во время бомбежки. И некому ее, беднягу, помянуть, — сказал трактирщик как-то вдруг устало.
Горе отпрянул и мрачно исподлобья поглядел на трактирщика.
— Значит, не та. Я о мадам Попович, женщине лет пятидесяти. Длинноносая такая Дама. Живет здесь поблизости, над этим мошенником Пэунеску. У нее служанка тоже малость полоумная, Елисавета.
— Бедная Елисавета! — печально улыбнулся трактирщик. — Я знаю ее с тех пор, как она приехала из Констанцы, лет эдак двенадцать-тринадцать. С тех пор, как овдовела мадам Попович. Я всех их знал. Они приходили к нам вечерами, когда у нас в саду был ресторан.
— Ну а с этой что случилось? — испуганно прервал его Горе.
— И она погибла во время бомбежки. Тогда, четвертого апреля, помните, когда думали, что тревога учебная, — будто так объявляли по радио.
— Бросьте, пожалуйста, не погибла она! — прервал его Горе. — Говорю я вам, я только что видел их, я своими ушами слышал, как они разговаривали…
Трактирщик покачал головой и недоверчиво ухмыльнулся.
— Значит, то были не они. Да простит их Господь! — повторил он. — Бомба упала прямо в убежище во дворе. Дом тоже разрушен взрывной волной, но бомба попала в убежище, где было полно народу. Сровняла его с землей. Сколько же тогда погибло душ! — добавил он, испуганно понизив голос.
Горе слушал трактирщика, недоуменно открыв рот, а дослушав до конца, помрачнел, вытащил платок и стал нервно утирать лицо.
— Послушай, хозяин, — начал он серьезно. — Ты, видно, решил надо мной посмеяться. Думаешь, если я выпил натощак два литра вина, то не соображаю. Но ты меня не знаешь. Если вино доброе, я и ведро выпью. У меня, хозяин, много миллионов. Жаль, связался я с этим жуликом Пэунеску. У меня ведь было все, что нужно, полный порядок…
Трактирщик робко улыбнулся и сказал как бы извиняясь:
— Может, вы чего перепутали…
— Говорю я тебе, я только что слышал, как мадам Попович и Елисавета препирались со своим жильцом…
— С господином судьей? — испуганно прервал его трактирщик. — С господином Протопопеску? Вы и с ним познакомились?
— Они все были в убежище. И я понял, о чем шла речь. Он не платил за квартиру.
Трактирщик уставился на Горе:
— А вы с чего это отправились в убежище?
— Услышал сигнал тревоги и пошел. Как все. Не сказать, что испугался, просто для порядка.
— Сегодня и тревоги-то не было, — тихо заметил трактирщик и виновато отвел глаза.
Горе беспокойно забарабанил по столу, но овладел собой и спросил:
— Вы чем сегодня кормите?
— Мясом с капустой.
— Принеси мне двойную порцию.
Трактирщик скрылся на кухне. Вспомнив, как он осенял себя крестным знамением, Горе стал хохотать, повторяя свистящим шепотом:
— Чертовы психи!
В этот момент в трактир вошла компания работяг, расселась за столом у невыбитого окна и занялась беседой. Трактирщик внес на подносе дымящееся блюдо и полбуханки хлеба.
— Сегодня пронесло, господин Костикэ, — обратился к нему один из работяг. — Всем по цуйке!
— Это была просто учебная, — вступил в разговор Горе. — Она и пяти минут не длилась. Говорят, и по радио объявляли, что учебная. Если бы я знал, не стоило и ходить в убежище.
Трактирщик вернулся за стойку и аккуратно разлил по рюмкам цуйку.
— Этот господин говорит, что сегодня была тревога, — решился он поддержать разговор.
— Учебная! — с полным ртом крикнул Горе.
— Не было, — разом сказали несколько человек. — Учебная была на прошлой неделе. Сегодня ничего не было.
— Он говорит, будто видел мадам Попович и Елисавету из большого дома с решеткой. И господина Протопопеску, жильца мадам Попович. Из того дома, где бомба упала в убежище.
Посетители стали глядеть на Горе, который, отложив до поры все свои огорчения, уплетал мясо с капустой.
— Я работал всю неделю на расчистке улицы, — заметил один работяга. — Там стоит только решетка.
— Он что-то перепутал, — сказал его товарищ.
Горе, чтобы лучше разглядеть всю компанию, повернулся к ним вместе со стулом. Потом, утерев рот и все лицо салфеткой, с сердцем кинул ее на стол и крикнул, решительно вставая:
— С кем побиться об заклад на три литра цуйки?
— Да о чем спор идет? — переспросил кто-то.
— Я покажу вам убежище, покажу мадам Попович и Елисавету, — не унимался Горе. — Зайду к ним в дом, объясню, в чем дело, и попрошу их показаться в дверях или хотя бы в окне и поговорить с вами.
Раздался смех.
— Далековато идти, — проворчал кто-то.
— Ну что, трусите? — крикнул Горе торжествующе.
— А я согласен на пари, — сказал один парень, встал и поспешно опрокинул рюмку цуйки. — Я работал в доме четырнадцать, там, где решетка.
Горе вышел на середину трактира и, улыбаясь, схватил руку парня обеими руками, — пускай все видят, что пари заключено. Потом поспешно вернулся к своему столику, взял шляпу и направился к выходу. Несколько работяг с шумом поднялись из-за своего стола и последовали за ним.
