— Вот, мама, как ты любишь.
Она немного отхлебнула.
— Иэх. Ужасно горячо, но вкусно. Прочищает мозги. И все же ты подзабыла, какой именно кофе я люблю. — Опершись на столешницу, она с трудом поднялась и проковыляла к кухонному столу, взяла бутылку, снова села за стол и плеснула в кофе рому. Закрыв глаза, сделала большой глоток, прошептала: — Самое то.
Я достала яйца, масло, два куска хлеба для тостов, вытащила из шкафчика сковородку. Зажгла плиту, привернула огонь, положила на сковороду масло.
— Ну, давай рассказывай про эту Ври-бякку и про Прыг-бряк-папашу. Они ах-как-счастливы в своем ах-каком доме?
— Мам, я не знаю, — сказала я, разбивая над миской яйца.
— Так я тебе и поверила. Ты же там у них живешь. Ну-у… жила. — Я услышала за спиной плеск рома, это она долила в кофе еще.
— Ну и как там у вас? В Стране любви и сладких Грёз-Шекспирёз?
Размешав яйца, я добавила молоко, соль и перец.
— Мика собирается ехать в Нью-Йорк, сразу как окончит школу.
— Ишь ты.
Я вылила яйца в промасленную сковородку.
— Энди учится на «хорошо» и «отлично», только вот с арифметикой не очень.
— Энди, Мика… А сама-то ты что?
— У нас есть брат, Бобби, он классный.
Я засунула ломтики хлеба в тостер, включила, подправила ножом омлет, чтобы равномерно растекся.
— Я спрашиваю, как ты? Как тебе с новой мамочкой? А?
— Моя мамочка ты.
Взяв у нее чашку, развела ей еще кофе. Снова потыкала ножом омлет. Заглянула в тостер: когда же, наконец?
— Хватит юлить. Отвечай на вопрос.
— Не знаю, мама. Она хороший человек.
— Где уж мне до нее, да? — Ром забулькал и над второй чашкой.
Омлет загустел и стал пышным. Я его разрезала, положила на тарелки. Подняла рычажок в тостере и вытащила подрумяненные ломтики, намазала их маслом и повидлом.
Мама выпила кофе, всю чашку.
— Я старалась как могла, больше мне нечего сказать. — Она медленно поднялась из-за стола, ее слегка шатало.
— Да, я знаю, что старалась, мамочка, я знаю.
Проводила ее в спальню.
— Я принесу завтрак тебе в постель, хорошо?
— Неси, если хочешь. И прихвати бутылку с остатками рома, ясно?
— Мама, не надо.
— Мама тут я, а ты ребенок. Так что слушайся. «Зиппо» чирк, и опа.
Я поняла, что тогда чувствовала та птица. Черненькая, с блестящими глазками, обезумевшими от ужаса. Пичуга залетела к нам случайно, и после, испуганно что-то лопоча и хлопая крыльями, металась от одного окна к другому. Я распахнула входную дверь, но она не сообразила, что ей нужно туда. Так и кружила по гостиной. В конце концов Ребекке пришлось накинуть на нее полотенце и вынести на крыльцо.
После завтрака мама задремала, я пошла на кухню, замачивать белую фасоль. Увидев в окошко, что миссис Мендель в саду, выскочила наружу.
— Салют.
— Здравствуй. — Она сорвала два помидора и один протянула мне. — Разговариваешь вроде как прежде, но появилось что-то ненашенское, наверное, это оттуда, из Луизианы. — Она надкусила помидор, по руке ее потекла струя сока.
— Я даже не замечаю, что говорю иначе. — Я тоже откусила кусок от помидора, он был теплым и очень спелым, и к моему локтю тоже побежал сок. — Ммм, — блаженно застонала я.
— Давай нарвем еще, вам на ужин.
— Я решила сварить фасоль и испечь кукурузный хлеб. Ребекка меня научила. — Я засунула в рот остаток помидора и слизала с руки сок.
Мы сорвали с веток еще несколько помидорок и уложили в корзину.
— По-моему, твоя Ребекка очень симпатичная. — Миссис Мендель на секунду отвлеклась от помидоров. — Так ведь?
— Да, мэм, — сказала я, вытирая ладони о джинсы. — Ладно, пойду гляну, как там мама.
— Ну как она, бедняжечка? — Миссис Мендель не могла долго злиться на маму.
— Ей уже лучше.
Миссис Мендель протянула мне корзину:
— Скоро приедет мой племянник. Вы обязательно подружитесь.
— Мне уже пора бежать. Спасибо за помидоры.
Войдя в дом, я сразу услышала мамин крик. Помчалась. Она лежала на полу, губы в крови, как в помаде. Я помогла ей улечься в кровать и побежала в ванную за махровой мочалкой, обтереть лицо.
— Ч-черт. Грохнулась и ударилась об этот проклятый столик. От обезболивающих таблеток очень кружится голова.
— Мам, ты уж давай осторожнее.
— Мне нужно умыться, еще мне нужен лед для коктейля. И лимончик. А еще ватный тампон и бумага. В чем это у тебя майка? Ты поразительная неряха. Рот утри и локоть вытри.
Пичуга, хлопая крыльями, металась по всему дому.
Мама становилась крепче, но и слабее тоже, потому что пила не только лекарства. Она все время торчала дома, выбиралась только к врачу. Мне приходилось тоже сидеть взаперти, при ней.
Она оправдывалась:
— Еще наткнусь на кого-нибудь, вряд ли людям будет приятно смотреть на меня такую, еще жалеть начнут. Очень нужно.
Я твердила ей, что она и сейчас прекрасна. Но она не верила.
— Красавица у нас теперь ты. И не забывай, Вирджиния Кейт, что твоя красота опасна. Мужчины как раз от такой красоты вытворяют разные глупости.
Если мама слышала, что я звоню Ребекке, сразу недовольно морщила губы. А без этих звонков было бы совсем тоскливо. Я скучала по Фионадале и по бабушке Фейт. И по братьям своим скучала. И по песням, которые мне пела раньше моя сестричка гора. И по тому времени, когда могла не гадать каждую минуту, что же дальше, не бояться этого.
Отправляясь с очередным визитом к врачу, мама закуталась в красный шарф, надела огромные солнечные очки и забилась подальше на сиденье.
Врач ее отчитал:
— Хватит уже накачиваться спиртным. Вы хоть знаете, что творите со своим организмом? — Он глянул на меня. — Не говоря уже о ваших близких.
— А что вообще знаете вы? — огрызнулась она и спешно заковыляла к двери.
На обратном пути дядя Иона пытался маму образумить, но она рассвирепела, сказала, чтобы не лез не в свое дело, и повелела притормозить у магазина.
— Одолжишь немного, братец? Понимаешь, мне пока не прислали чек, — сказала она, протягивая мне листок. — Вирджиния Кейт, я написала тут, что нужно.
Я заранее знала, что в этом списке: красный лак, красная помада, крем «Понде» и четыре бутылки с любимым пойлом. Хотелось швырнуть листок в корзину и никуда не ходить, но все-таки желание посмотреть что-то и для себя было сильнее.
