Можно было бы и это спихнуть на колдовство знакомых колдунов, но уж больно хорошо связывались между собой удар по замерзшей руке и снежный вихрь, разваливший его могилу на части. Как же так? Неужели все-таки это он сам? А может быть все-таки чудо?
Размышляя над этим, он переставлял ноги все реже и реже и, наконец, остановился. Любопытство, что сидел внутри оказалось сильнее холода и ветра.
Вытянув перед собой руки, он смотрел на оттаявшие пальцы. Живая вода сделала свое дело, и не было там ни крови, ни струпьев. Гаврила сжал их в кулаки, растопырил и начал вспоминать, как держал руку в тот раз. Большой и указательный палец сошлись в кольцо, а остальные, так и не коснувшись ладони, замерли, охватив пустоту, словно рукоять невидимого меча.
Несколько мгновений Гаврила стоял, собираясь с духом, а потом, зажмурившись на всякий случай, несильно хлопнул одной рукой по другой…
Ничего…
Звук был такой же, как если б он стукнул кулаком по бревну — глухой и короткий. Не щелчок, словно топором по промерзлому дереву, что разметал снег над ним, а обычный глухой стук, в котором не было ни волшбы, ни колдовства. Гаврила попробовал еще дважды, с каждым разом все смелее и смелее, и только тогда разжал пальцы и открыл глаза.
Ничего…
Неудачу он воспринял с каким-то облегчением.
Неправильно было ему надеяться на колдовство, неправильно… Одно дело надеяться на оружие, на меч, на щит, пусть даже и такой странный, надеяться на себя и совсем другое — волшба… И тут же следом, острое сожаление… Если б это оказалось правдой!
— Но ведь было же что-то? — спросил он неизвестно кого, не желая терять надежду. — Было же? Значит могу?
Он повертел полусжатым кулаком перед глазами. Секрет, если он и был, был именно в нем. Щит-щитом, но и колдовство не последняя вещь в жизни. Он вспомнил, как Джян-бен-Джян швырялся в него огненными шарами и передернул плечами. Нет, что и говорить и щит, конечно, тоже отличная штука, если им пользоваться умеешь, но вот так вот запросто огнем кидаться — тоже ведь не последнее дело…
Пальцы сжимались и разжимались, словно жили своей жизнью и Гаврила ударил ладонью по другой руке… И чудо случилось. Непонятно как, и непонятно из-за чего, но случилось.
В воздухе звонко грохнуло, словно где-то над ухом пастух взмахнул кнутом и впереди, прямо посреди снежного поля поднялся, взвихрился снежный вихрь.
Он замер не то чтобы, не веря себе, но все же сомневаясь.
И ещё р-р-р-аз!
И опять вихрь, опять грохот.
Сердце поднялось к горлу и опять упало вниз. Волна жара прокатилась от сердца до замерзших пяток. Он сел прямо в снег, наблюдая, как опадает внизу снежное облако.
Мысль нырнула в прошлое, и вернулась, принеся объяснение многому тому, что до этого мгновения было тайной. Митридан, собака! Вот оно что! Говорили ему ведь знакомые колдуны — будет тяжко, так в ладоши хлопай! А он не верил! Ума не хватало! Вот радость-то!
Не зря верно, говорили-то… Вот они ладошки-то у него теперь какие… Волшебные… Колдовские…
Гаврила не удержался и еще пяток раз стукнул по кулаку, приноравливаясь к новому умению. После каждого удара в снежном насте, словно что-то вскипало, и изнутри пыхало дымом. То есть не дымом, конечно, а эдаким снежным дымком, скорее холодным, напоминавшим более пар, что шел изо рта зимой, чем тот, что выплескивал из окна бани, когда на раскаленные камни плескался ковш то ли кваса, то ли браги. Как бы то ни было, забыв о холоде он любовался и на белёсый пар и на ямины, что случались в тех местах, куда попадало волшебство, выскочившее из его кулака.
Правда, полного счастья все-таки не получалось. Как ни старался он расколоть кулаком какую-нибудь скалу или камень — ничего у него не получалось… Хоть ты тресни!
Перед тем, как начать спуск он поднялся к ближайшей скале, чтоб попробовать свои силы на изъеденной временем и водой каменной глыбе, но — нет!
Четыре раза напускал он на старый камень обретенное волшебство, но тщетно. Свалилось откуда-то несколько камней, что иначе, чем насмешкой Богов или колдунов Гаврила и не назвал бы. Но что делать? Спасибо колдунам и за то, что есть. Ай да Митридан, язви его в лодыжку!
«Попадись ты мне только, — с замиранием сердца подумал Гаврила, дыханием согревая волшебный кулак. — Скажу спасибо…»
В сладких предвкушениях Гаврила перелез через гряду камней, и вновь перед ним оказалось снежное поле с наклоном уходящее вниз, а вдалеке, в самом конце белое искристое полотно снега и льда пересекало коричнево-зеленая полоса, скорее всего камни и кусты, обозначавшие границу зимы и лета. Уже наметанным глазом Гаврила увидел путь, что безопасно уводил его в сторону, через камни и ледяные завалы. Безопасной дорогой, дорогой в холоде и ветре…
Он запахнул заледеневшую, стоявшую колом волчовку и подумал о колдовстве. Не о кулаке своём удивительном, а о том колдовстве, что могло бы в один момент, миновав эту снежную равнину, доставить его от этих камней прямо к кустам, что наверняка ведь приготовили для него что-то вкусное…
Только где ж его взять, такое колдовство?
В его кулаке сейчас была скорее, чужая смерть, чем собственные удобства. Что делать — не судьба, видно…
Просто так, без умысла, от лихости, он ударил по кулаку, целя в снег перед собой, и тот послушно вспух привычным уже холодным дымом.
Зря он на Судьбу сетовал!
Она словно подслушала его, и сделала шаг навстречу, протянула руку…
Снег впереди него дрогнул и рывком сдвинулся вниз.
Масленников понял, что сейчас случится, прыгнул за камни, но обошлось… То есть это он подумал, что обошлось, а на самом деле снег дрогнул не только впереди, но и позади него. Он рванулся из-под ног, словно прижженный шальным угольком конь…
Видал он уже черепах, перевернутых на спину, и сейчас они и припомнились, ибо ничего другого в голове не осталось. Уже через мгновение герой лежал на щите и скользил на нем по снежному насту вниз, вниз, вниз, то ли к смерти в очередной раз, то ли к славе…
Щит швыряло то в одну то в другую сторону, а он, словно та самая черепаха, болтался на нем, задевая ногами снег. Страх пробил его, словно крепкая палка — тонкий ледок.
Страшна была не смерть. Страшна была неожиданность.
Он зарычал, застигнутый страхом, попытался встать, но движение опять опрокинуло его.
С каждым мгновением он летел вниз все стремительнее.
Спуск, казавшийся таким ровным и мягким, словно кошка когти из мягкой лапы выпустил камни и заледенелые до каменной прочности сугробы, да вдобавок далеко впереди нарисовались стоявшие частоколом большие камни, за которыми, правда, уже видна была зелень деревьев. Он тут же представил, как он с разгона втемяшивается в такой валун головой, мордой, телом и проорал всему миру, всем Богам и надвигающимся камням:
