было всегда – там, где многие промолчали бы, Николай Александрович поднимался во весь могучий рост своей неподкупной личности и бросался на защиту священных для него этических норм. Только так у Ярошенко получалось дышать, думать, жить.
Всё сильнее волновавшая художника социально-политическая тема зазвучала на полотне «У Литовского замка». Вполне возможно, работа над этой огромной картиной началась сразу после выстрела Веры Засулич 1878 года, но с той же долей вероятности можно утверждать, что Ярошенко написал её к 9-й Передвижной выставке по эскизам, созданным по горячим следам этого известного петербургского происшествия. Утром 1 марта 1881 года картина предстала перед посетителями выставки, а всего через несколько часов свершилось потрясшее общество цареубийство.
Созвучность новоявленной работы Ярошенко, недвусмысленно сочувствующей борцам с властью, и громкого события, более того – их совпадение во времени выглядело мистически. Картину немедленно удалили с выставки, а её автор был помещён под домашний арест, который был снят после двухчасовой беседы офицера-художника с министром внутренних дел Лорис-Меликовым. Само же наделавшее шуму произведение довольно долго находилось в мастерской Николая Александровича. Позднее, недостаточно хорошо свёрнутое и отданное знакомым на хранение, оно погибло. Ярошенко вполне осознавал, что художественный уровень полотна «У Литовского замка» не соответствовал дерзновенности замысла, и потому спустя десятилетие признал, что эта его работа имела «лишь временный интерес», что ему «не удалось… дать ей характер широкого обобщения».
Но скандальная история, связанная с картиной Ярошенко, хорошо запомнилась, в том числе великому князю Михаилу Николаевичу. Со словами – «Ведь какие картины он пишет! Он просто социалист!» – великий князь отверг намерение служебного начальства поручить Ярошенко секретное инспектирование оружейных заводов. В ходе тогдашних разбирательств со свойственной ему прямотой на все возникшие вопросы офицер-художник спокойно отвечал, «…что он пишет то, что даёт жизнь в данное время и что делает на него сильное впечатление или мимо чего равнодушно он пройти не сможет, а в будущем это занесётся в историю».
Социальное напряжение, существенные сдвиги в интеллектуально-нравственных запросах молодёжи очень волновали Николая Александровича. Типичный представитель нового поколения, нетерпеливо отвергающий прежние устои, несущий в себе смелость и опрометчивость, жажду созидания и неопределённость устремлений, надежду и разочарование, был хорошо знаком Ярошенко. Образ такого «нигилиста» узнаваем в его «Студенте» 1881 года, а ещё через пару лет художник напишет «Курсистку», явившуюся выражением крепнущего женского самосознания. Жизнь, наполненная трудами на благо общества, стала для многих девушек единственно достойной формой существования.
В поисках этюдного материала Ярошенко, как многие живописцы, в начале 1880-х годов путешествовал по Каме и Волге, но преданно полюбил места, характер которых был ему под стать. Кавказу, могучему, непреклонному, горделивому Кавказу без колебаний было отдано сердце художника. В 1882 году впервые пробираясь верхом на лошади по узким горным тропам, Ярошенко был совершенно очарован философичной красотой этих мест. В строгих очертаниях гор, густых красках Николай Александрович увидел понятный и близкий ему символ жизненной стойкости и человеческого достоинства. Образ кавказской природы, покоривший и вдохновивший художника, пошёл на пользу его живописи. Наливаясь соком истинного восхищения, она засияла цветом, победив офицерскую сдержанность.
На 11-й Передвижной выставке Ярошенко показал серию пейзажных этюдов под общим названием «Путевые заметки из путешествия по Кавказу». Удивлённые критики отметили, что пейзаж, оказывается, прекрасно удаётся Ярошенко, и даже посоветовали художнику «обратить свою деятельность преимущественно на этот род живописи». Слишком серьёзно к этим рекомендациям Николай Александрович не отнёсся, он всегда подчинял свои действия собственным глубинным побуждениям, но отныне пейзаж как жанр глубоко ему полюбился, почти так же, как и портрет.
Ярошенко не собирался оставлять и социальную тематику. На 12-й Передвижной выставке 1884 года он представил полотно «Причины неизвестны», сюжет которой отразил реальное происшествие – курсистка покончила с собой после обыска. Картина эта не сохранилась, но она, по отзывам современников, не стала творческой удачей художника, чего не скажешь о выставленных тогда же портретах Глеба Успенского и Полины Стрепетовой кисти того же Ярошенко.
Изображение выдающейся актрисы ничем не выдавало принадлежность модели к театральному миру. На передний план выступили внутреннее напряжение и трудная женская судьба. И когда издатель и литератор Александр Суворин в порыве предвзятости назвал ярошенковский портрет Стрепетовой «безобразным», Крамской вступился за талантливую работу своего ученика, по обыкновению отыскав для этого самые убедительные и веские слова: «…я понимаю, что Вы ищете тут того, что Вы видели иногда у Стрепетовой, делающее её не только интересной, но замечательно красивой и даже привлекательной. И, несмотря на то, я утверждаю, что портрет самый замечательный у Ярошенки; это в живописи то же, что в литературе портрет, написанный Достоевским. <…> …когда мы все сойдём со сцены, то я решаюсь пророчествовать, что портрет Стрепетовой будет останавливать всякого. Ему не будет возможности и знать, верно ли это и так ли её знали живые, но всякий будет видеть, какой глубокий трагизм выражен в глазах, какое безысходное страдание было в жизни этого человека…»
Вот и портрет Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина Ярошенко писал, глубоко сочувствуя модели – больному писателю на исходе его дней. Одним словом, к середине 1880-х годов кисть Ярошенко создала несколько замечательных произведений, прочно занявших почётное место в русском искусстве.
О творческой особенности Николая Александровича критик Михаил Неведомский сказал так: «Рука его не поспевала за глазом, а глаз за интеллектом». Сам художник не имел обыкновения пускаться в рассуждения об искусстве и свои работы не комментировал, но за благо Товарищества радел страстно, добиваясь для передвижных выставок самых лучших экспозиционных условий. С безупречной честностью и аккуратностью он вёл финансовые дела ТПХВ по системе, предложенной ещё Крамским. Николай Александрович старался быть рачительным организатором, экономя на транспорте, повторном использовании ящиков для перевозки картин. Но в то же время мог за счёт Товарищества вернуть деньги, потраченные щедрым покупателем на приобретение холста, если по какой-то причине тот препятствовал дальнейшему вояжу купленного им произведения по городам России в составе передвижной выставки.
Предложение богатого купца Елисеева на свои средства устроить для ТПХВ своё экспозиционное пространство Ярошенко горделиво отверг: «Незачем нам. Пусть молодёжь идёт в Товарищество не на сладкий пирог с начинкой, а ради идей. Негоже передвижникам с торгашами компанию водить…» И ещё одна подробность: Николай Александрович, как правило, не появлялся на выставках Товарищества, если в эти дни ожидалось их посещение представителями царской фамилии.
Целительный климат Кисловодска вкупе с желанием Марии Павловны укрепить здоровье мужа сподвигли её к приобретению в 1885 году недорогой усадьбы, на территории которой застенчиво поглядывали маленькими оконцами три незатейливые хатки. Эта скромная кисловодская вотчина стала центром притяжения не только для её новоиспечённых хозяев, но и для их многочисленных знакомых и друзей. Но прежде Николай
