Вскоре после того как была обнародована фатва, Джеффри Хау поехал в Брюссель на совещание с европейскими коллегами, где неожиданно для себя столкнулся с тем, что его попинывают за излишнюю бесхребетность и определенную половинчатость позиции поданному вопросу. Великобритания, признали впоследствии «дипломатические источники», была не готова к рвению Франции и Западной Германии по этому делу, и Хау обнаружил, что его охватил «стихийный подъем чувств, что нужно было договориться о чем-то более жестком». Это «нечто более жесткое» было отозвание послов европейских стран из Тегерана и высылка иранского поверенного в делах в Лондоне. После чего, на протяжении следующих четырех лет, официальная Британия напоминала дрыхнущего на солнцепеке борова, не обращающего внимания на картошку, которую в него то и дело швыряли. Смертный приговор и поощрительный приз; многократное подтверждение приговора; увеличение вознаграждения; гротескное прибавление командировочных плюс к вознаграждению (представьте себе пререкания в финансовом отделе в Эсфахане: «Пять ночей в «Дорчестере»[174]? Три ракетные установки?»); вид и речи отечественных мусульманских лидеров, подстрекающих к убийству Рушди; автогол террориста, усевшегося в паддингтонской гостинице на собственную бомбу; депортация иранских студентов, подозреваемых в организации покушения на убийство; высылка служащих иранского посольства по той же причине; дипломатичная приостановка процесса над иранцами за поджоги и использование зажигательных бомб, несмотря на улики, которые судья назвал «чудовищными»; и наконец, совсем уж фарсовое, увеличение стоимости въездной визы в Иран для британских граждан на 3600 процентов. В последние пять лет дипломатические отношения между двумя странами были официально разорваны и официально восстановлены — разорваны иранцами, восстановлены англичанами.
Британия — торговая страна второй гильдии с воспоминаниями о великом богатстве и опасением перед будущей бедностью: последний доклад Европейской Комиссии разместил нас по показателю среднего валового внутреннего продукта на душу населения на восьмом месте среди двенадцати членов Союза (от нас отстали только Испания, Ирландия, Португалия и Греция). Еще мы пользовались репутацией гавани для вольнодумцев: Вольтер и Золя оба получили убежище здесь, когда во Франции для них запахло жареным. Но, наверно, принципы лучше сочетаются либо с явным богатством, либо с бедностью. Если бы Рушди убили, для британского правительства это был бы, разумеется, позор позором; так что ему срочно выделили защиту Специальной службы. Но после этого, на протяжении первых четырех лет из последних пяти, правительство клевало носом. Сначала у них было одно очень хорошее оправдание, или по крайней мере нечто такое, что можно было разыграть в качестве оправдания: факт наличия британских заложников в Ливане. Сами иранцы никогда официально не устанавливали взаимосвязь этих двух случаев (и, если б хотели, им не составило бы труда найти ее: выдайте нам Рушди или мы почикаем заложников). Но это не повлияло на конфликт: то было время подмигиваний, знаков бровью и если-вы-знаете-что-мы-знаем. Рушди приказали помалкивать в тряпочку: не раскачивайте лодку, а не то по вашей милости убьют Терри Уэйта. Этот шантаж, или мудрый дипломатичный стимул, сработал: например, запланированное массовое пикетирование у Сентрал-Холл в Вестминстере в тысячный день фатвы министерство иностранных дел сочло политически провокационным и принудительно урезало мероприятие до магазинных чтений. По словам самого Рушди: «Пока Терри Уэйта не освободили, я был чем-то вроде заложника заложников». Наконец, в один прекрасный день последний из пленников получил свободу. Ага, спросил я Рушди, и в этот момент, надо полагать, министерство иностранных дел подъехало к вам с благодарностями и предложениями новых решений? «Нет, это мы к ним подъехали». «Но вы, — педантично дожимал я, — дали им время сделать первый шаг?» «В общем, да, — ответил он с усмешкой, в которой не чувствовалось излишнего доверия. — Уж они-то, в конце концов, знали, где меня найти».
Так все и продолжалось ни шатко ни валко. Во всей этой истории был один значительный успех, который и сейчас налицо и который Рушди, как и следовало ожидать, оценил по достоинству: «Англичанам кровь из носа нужен был фактический результат — сохранить меня живым. И на службы безопасности всего мира действительно произвело впечатление то, что сделали британские спецслужбы. Американцы и то развели руками: «У нас бы так не получилось». Но с этим последним сюжетным поворотом тоже часто выходило не слава богу. В прошлом сентябре, например, выплыло, что British Airways запретила Рушди летать на всех своих рейсах, аргументировав свое решение, inter alia, тем, что персонал сойдет с любого самолета, на борт которого поднимется он. К несчастью для авиакомпании, один раз Рушди таки умудрился пройти под радаром и перелетел ВА из Парижа в Лондон; стюардессы, и не подумавшие разбегаться, просили у него автографы. British Airways охотно — да что там, с гордостью — перевозит политиков и членов королевской фамилии с аналогичным уровнем угрозы по отношению к ним. И какова позиция правительства относительно этого вопроса? Согласно Рушди, правительство трижды просило свою национальную авиакомпанию перевозить пассажира, подвергающегося особой опасности, и трижды ВЛ отказывала. Правительство, которое не в состоянии приструнить даже собственную авиакомпанию, едва ли сумеет прижать к ногтю Тегеран.
Романы часто мучают нас всякими «если бы да кабы», вот и дело Рушди все время подкидывает нам разного рода альтернативные сценарии. На первый взгляд могло бы показаться, что Рушди особенно не повезло потому, что эти его пять лет внутренней ссылки выпали на эпоху, когда у власти было консервативное правительство. И, в известном смысле, наоборот: едва ли для среднестатистического члена парламента, приверженца Тэтчер, могло бы найтись — как проверка на вшивость его принципов — что-нибудь менее привлекательное, чем темнокожий романист левых убеждений, который в эссе, сочиненном во время выборов 1983 года, назвал любимого лидера «необыкновенно жестокой, некомпетентной, беспринципной и склонной к насилию», а страну — «зашнуровавшейся в три корсета старухой, впавшей в маразм и вообразившей, будто на дворе вновь настали викторианские времена, одним позволено все, а другим лишь знать свое место — ступай-ка в людскую, любезный, тут только для чистой публики». Да чего там, не он ли в этой треклятой книжке, из-за которой так переполошились все эти чурки, назвал премьер-министра «миссис Чёртер» (На самом деле нет: у него есть там один сатирически описанный приверженец Тэтчер, который в сердцах называет ее таким образом; но в любом случае это уже сфера литературной критики.) Жаль бедных консервативных членов парламента, которых угораздило вляпаться в такую непростую историю, однако еще больше жаль Рушди, которому пришлось хлопотать о своем деле, натыкаясь на непрошибаемость тори.
Однако гипотеза, альтернативный сценарий, согласно которому его дела сложились бы более удачным образом, будь у власти лейбористская партия, — неубедительная. Исторически — да, более либертарианские и благоволящие к искусству, чем тори — лейбористы вряд ли стали бы лезть из кожи вон, чтобы протянуть руку помощи своему широко известному стороннику. Бывший лидер партии Майкл Фут (один из членов жюри Букеровской премии, выбравшего «Сатанинские стихи» в шорт-лист) последовательно и неотступно защищал Рушди, но оба его преемника, Нил Киннок и Джон Смит, проявляли сверхосмотрительность, и даже более того. Киннока сдерживало то, что его главные представители по внутренним и иностранным вопросам Рой Хаттерсли и Джеральд Кауфман, судя по всему, больше всего заботились о том, чтобы причинить правительству как можно меньше беспокойств по этому вопросу. Хаттерсли, на тот момент второй человек в партии, — тоже в своем роде писатель (он сочиняет калорийные саги, кишащие персонажами, которых зовут Хаттерсли); он предпочел придерживаться двойственной линии — мол, Рушди имел право напечатать свой роман, но ему следовало бы пресечь его издание в мягкой обложке: не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заметить в этой позиции некоторое противоречие. Два лейбористских члена парламента потребовали изъятия книги, утверждая, что лейбористская «двоякая позиция» по этому делу (т. е. пара писков в защиту Рушди) могла стоить партии ни много ни мало десятка мест на следующих выборах. В глубине души лейбористские депутаты могли симпатизировать писателю, но публично партия умывала руки.
