— Я же сейчас здесь, Лав.
— Верно, — говорит она. — Как и я.
Мы в одной лодке, но хотим разного, и лодку уносит вниз по течению. Я должен грести. Должен бороться.
— Лав, мы с тобой не плохие люди.
Она не смотрит на меня. Она не даст мне весло.
— Ты пришел, потому что любишь их, а не меня, и я не допущу для них такого конца, какой постиг моего брата, Джо. И тех девушек. Я тебе не позволю. Не позволю.
Она поднимает пистолет, ее палец нажимает на спусковой крючок. Выстрел тихий и смертоносный. Контуры замыкаются. Сразу гаснет свет, и я проваливаюсь в черную дыру.
42
Черная дыра сменяется белым светом, а белый свет озаряет белые стены, и, судя по назойливому писку, я не в раю. Я в больнице, и писк не стихает, а где же ты? Где я? Помню пистолет. У Лав был пистолет.
Вбегает медсестра по имени Эшли, она похожа на Карен Минти, и я не убивал Карен Минти. Я освободил ее, она жива и здорова, в Квинсе, замужем за полицейским, беременна второй раз за год. И я жив. Я выжил. Спрашиваю местную Минти, что случилось, и она улыбается. У нее длинные светлые волосы, и она слишком сильно подводит глаза карандашом.
— Тебя подстрелили, милый. Но ты легко отделался. Скоро придет доктор.
— Сколько времени я тут лежу?
Она указывает на электронные часы — черт знает сколько часов и тринадцать дней, и я вцепляюсь в простыню, потому что пропустил выпускной Номи — воздушные шары, наверное, доставили, и ты думаешь, я над тобой издеваюсь? — и где мой долбаный телефон? Местная Минти просит меня успокоиться, но у меня есть права. Я требую свой телефон.
— Милый, — говорит она, — телефон у твоего отца. Он скоро вернется. Расслабься и полежи спокойно.
У меня нет отца и, возможно, уже нет девушки. Ты меня ненавидишь? Ты знаешь, где я? И вот, как и обещано, появляется врач со стадом недотеп — а где, к черту, «отец»? Местная Минти покидает палату, а врач скорее смахивает на агента по недвижимости, и я всей душой ненавижу Лос-Анджелес. Врач листает мою карту.
— Как у нас дела, Джо?
Я говорю, что мне нужен телефон, а недоврачи смеются — мол, чувство юмора на месте. Врач указывает на мою голову.
— У меня для тебя лишь три слова, Джо. Местоположение определяет все.
Он явно скучает по продаже домов и хвастается тем, что «спас» мне жизнь, как будто это не его гребаная работа, как будто мне не все равно, как будто мне не нужен мой гребаный телефон, и все детали тут же вылетают у меня из головы, и меня не волнует, что после такого выстрела выздоравливает менее пяти процентов людей. ГДЕ МОЙ ТЕЛЕФОН, МАТЬ ВАШУ?
— Мы подержим вас в больнице еще пару дней.
Я улыбаюсь, следуя великой традиции Мела Гибсона из «Теории заговора» и бесчисленного множества других выживших, выбравшихся из больниц.
— Ты счастливчик, Джо. Не знаю, религиозен ли ты, но если захочешь с кем-то поговорить, только попроси.
Я хочу поговорить с тобой, мне нужен мой гребаный телефон, а врач уходит — вот тебе и сочувствие к пациенту, — и никакой я не счастливчик. Лав похитила моего сына и прострелила мне башку — ну и где они? Где мой сын? Где мой гребаный телефон?
Я нажимаю кнопку вызова медсестры. Надо успокоиться.
— Эшли, — говорю я, — можешь объяснить мне, что случилось?
* * *
Эшли все знает. Она «без ума» от магазинов «Кладовка» и переехала сюда из Айовы в надежде встретить знаменитостей — и не прогадала. Она смотрела фильм с Лав, поэтому ей так нелегко рассказать мне, что произошло, и поэтому же не терпится.
— Лав выстрелила в тебя, — повторяет она в десятый раз и оглядывается на дверь. — Обещай, что никому не проговоришься. А не то не сносить мне головы.
— Эшли, клянусь богом.
Она держит меня за руку, я смотрю на костяшки ее пальцев и вспоминаю твои руки, а потом Эшли-Минти сообщает мне, что Лав Квинн мертва.
Слова распадаются на звуки. Мой мозг их не впускает. Сердце сжимается. Нет. Лав Квинн не может умереть. Лав Квинн дала жизнь моему сыну, ее время еще не пришло, и да, она бесилась. Злилась сама на себя. И все же с нашим сыном она так не поступила бы. Не могла так поступить. Эшли ошибается, должна ошибаться.
— Нет, — говорю я, — это невозможно.
— Зря я тебе сказала…
— Эшли, подожди.
Однако Эшли-Минти не ждет. Она хватает стопку медицинских карт, снова заставляет меня поклясться, что я никому не проболтаюсь, а я обвожу взглядом палату.
— Кому же я могу проболтаться?
Она уходит, а у меня вот уже битый час льются слезы, и пошел ты, Бон Джови, настоящая любовь — не самоубийство. Это самоубийство с покушением на жизнь, и мой сын лишился матери, а хуже плохой матери только ее отсутствие. Мой телефон у отца, хотя у меня нет отца, и я совсем один, будто у меня нет ни сына, ни подруги, ни падчерицы, и мои глаза горят, голова пульсирует, потом начинает ныть грудь. И тут раздается голос:
— Довольно.
Голос принадлежит Рею Квинну; он стал старше и немного шире, на лице больше пигментных пятен. Постояв в дверях, садится в кресло у моей койки. Протягивает мне телефон — отец, да не мой. Отец Лав.
— Что ж, — говорит он, — дела обстоят так. Друзьям и родне мы сказали, что у Лав нашли рак.
— Это правда?
— Нет. Дай мне досказать, ты должен услышать каждое слово и все хорошенько запомнить. Понял? — Я киваю. Я все равно ничего не запомню. — Мы сказали властям, что вас ограбили в том казино.
Меня не грабили. В меня стреляла Лав. А потом застрелилась сама.
— Хорошо.
— Там неспокойный квартал, и наркоман… то есть грабитель… он знал, где установлены камеры, поэтому записей нет. — Я опускаю взгляд на телефон, а Рей старомоден. — Ты слушаешь?
— Да, — говорю я, заканчивая писать тебе сообщение: «Прости. Можно позвонить?» — В общем, если что… Лав умерла от рака.
— Точно, от рака.
— Какого?
— Ну, женского. — Он действительно старомоден, и он трет глаза. — Шейки матки.
— А я получил пулю в коридоре казино.
Он таращится на меня.
— Да, Джо. Именно так.
Мой телефон молчит, как могила, Лав мертва, и смерть окружает меня, она в пустых глазах Рея. А я хочу тебя. Нуждаюсь в тебе. Ты не отвечаешь на мои сообщения, я понимаю, но в меня стреляли. Мой сын теперь сирота. Слишком много для одного раза.
Рей вздыхает.
— Прошу меня извинить.
Как только дверь в туалет закрывается, я звоню тебе — голосовая почта.
— Мэри Кей, это я. Мне жаль. В меня… — Не хочу тебя волновать. — Я скоро буду дома. Со мной все хорошо, и прости меня.
