вот о чем: любил ли меня отец так сильно, как я думала?
Вот почему моя мать убила его. Не потому что отец изменял, не потому что он заделал ребенка своей любовнице, даже не потому что она полагала, что вторая семья нужна ему больше. Мужчины любят вторые шансы, говорила мне Гося. Они их не заслуживают – только не тех, которые даются за счет женщины.
Причина, по которой мать убила отца, заключалась в том, что он любил ее – или меня – не так сильно, как уверял. Я помню тот раз, когда мы ездили в Лос-Анджелес, и отец купил мне платье с воротничком, как у Питера Пэна. Я увидела это платье в магазине и влюбилась, а мать сказала, что не купит, а потом вечером за ужином отец протянул мне через стол пакет из магазина. Дно пакета испачкалось в подливе заказанного матерью полло алла Вальдостана. Внутри него было вожделенное платье. Я расплакалась от любви. Когда отец встал, чтобы выйти в уборную, – вероятно, чтобы позвонить любовнице, – мать сказала мне: «Ты больше любишь папу, и в этом нет ничего страшного». Я подумала было, что она мелочно обидчива, но вдруг уловила в ее глазах тень боли. Несправедливости того, что из них двоих я считала его лучшим.
Мой отец не любил одну свою семью больше другой. Просто он любил любую из них не больше, чем самого себя. И вот так я поняла, почему моя мать это сделала.
И тут была Элис, моя младшая сестра, которая, разумеется, ничего не знала. Я наделила ее чародейской мудростью, а она была всего лишь ребенком. Все, что знала Элис, – это счастье, дар материнской любви, которая никогда не была ничем испорчена. Я хотела дать тебе это. Я хотела быть хорошей. Я знала, по крайней мере, что буду лучше.
– Твоя мать это планировала?
– Нет, – сказала я. – Не думаю. И еще не думаю, что она планировала самоубийство. Наверное, просто ненавидела себя настолько, насколько может возненавидеть себя человек.
Элис так плакала, что ей пришлось съехать на обочину. Я знала, что для родов это не очень хорошо. Но я не могла ее остановить. Элис привалилась ко мне, и я ее обнимала. Моя сестра плакала и сжимала меня в объятиях. Я говорила «тсс, тсс», говорила, что все хорошо. Что теперь мы есть друг у друга. Говорила, что всегда чувствовала ее рядом с собой, что это была одна из тех вещей, что поддерживали меня. Что, когда наступила первая неделя после смерти родителей, я ощущала ее в своей постели, прильнувшую ко мне. Хватавшую меня за ногу, когда я поднималась, чтобы сходить в туалет; улыбавшуюся, когда она слышала, как я пи́сала; тащившуюся за мной к шкафу, когда я одевалась. Бегавшую за мной вниз и вверх по лестницам. Потом таскавшую у меня джинсы, все мои старые шлюшистые платьица. Читавшую рядом со мной. Просившую меня помочь ей с макияжем. Спрашивавшую о парнях. Госю, варившую борщ с ушками, этими ужасными клецками в свекольном бульоне, и нас, притворявшихся, что мы едим, но на самом деле скармливавших их собаке. Наши ладошки в свекольных пятнах. Потом нас вдвоем под одеялом в моей постели с маленьким розовым фонариком, разговаривавших об отце. И мы обе смотрели на полог пододеяльника, словно он был галактикой, и я рассказывала волшебные сказки. О рубиновых туфельках без задников, которые отец клеил всю ночь. Я говорила, что он любил ее так сильно. «Сильнее, чем тебя?» – спрашивала она. Потому что была всего лишь маленькой девочкой. Да, говорила я, больше, чем меня. Я в этом абсолютно уверена.
Глава 37
Я хочу рассказать тебе о жене Бескрайнего Неба, которая однажды в День благодарения, прямо перед тем как прибыли гости, уронила себе на ногу нож для карвинга, и он пронзил ноготь ее большого пальца. Театральная кровь, расцветающая поперек половицы. Я пыталась сообразить, что сказала бы моя мать. Она сказала бы, что половицу невозможно отмыть, что она всегда будет грязной. Бескрайнее Небо поведал мне эту историю, рассказал, как спросил жену, считает ли она, что ей нужно в больницу. Он уже успел выпить свой первый мартини, самый вкусный, до приезда гостей, а дело было в Монтане, где из дома не хочется выходить, если только не для того, чтобы поехать на реку или океан. Помню, как подумала: «Слава богу, что ты нехороший человек». Но я так подумала только в тот момент. Мысль ушла, когда Бескрайнее Небо занялся со мной любовью, и я вспомнила эту историю только годы спустя.
В больнице Элис вписала себя в журнал приема, в графу «с кем связаться в экстренном случае». По пути, в машине, она спросила меня, кто был отец на этот раз. Я сказала правду. Я думала, что Элис может отвернуться от меня, еще раз и навсегда. Но она не стала. Посмотри на себя, сказала Элис. Ты считала себя бесплодной, но и месяца не прошло, как ты снова залетела. Потаскуха.
Пока мы ждали, я попросила Элис показать мне фотографию ее матери. Сестра вытащила карточку из бумажника. У ее матери – Франчески – были густые карамельные волосы, как и у самой Элис. Женщина на фото стояла, прислонившись к каменному ограждению вдоль какого-то тосканского шоссе в зеленом свитере и вельветовой юбке. Она не была красивее моей матери. Они обе были красивы.
Во время осмотра мне казалось, будто мой живот сейчас выйдет из меня. Словно я собиралась родить все свои органы, а не ребенка. Медбрат измерил мне давление, и стало ясно, что та ужасная боль – не просто нормальная часть родовых схваток. Я знала, что ты была еще слишком мала, но ни в коем случае не рассчитывала, что дело обернется плохо, только не в этот раз, только не снова!
Медбрат пошел за врачом и пропал; никто так и не появился.
Элис завопила: «Моей сестре плохо!»
Когда меня наконец забрали в родовую, кровь уже хлестала струей, а схватки были запредельными. Вошел усатый врач, которого все это явно нимало не трогало. Он разговаривал со мной так, словно я была оборванкой с улицы. На его руке было два кольца: обручальное и университетское. Доктор спросил меня, кто отец ребенка. Какая разница, ответила я. Он кивнул и сказал мне, что ребенок очень мал, слишком мал, но тут уж ничего не поделаешь. Возможно, все будет в порядке, проговорил он.
