Орлов обещался сказать сие государю и прибавил, что бесполезно было бы мне говорить о сем военному министру, который бы не умел дать никакого ответа, что и совершенно правда.
В течение вчерашнего дня меня не звали к государю, и я более никого не видел из действующих лиц.
5 апреля
4-го я опять поехал к министру и застал его в министерстве. Он мне дал ответ на счет предвиденных мной затруднений в случае смерти фельдмаршала и сказал мне от имени государя, что в таком разе я не должен никого допускать до командования армией и, вступив в управление оной, ожидать распоряжений из Петербурга. Касательно приема моего у государя, он сказал мне, что его величество сам пошлет за мной, на что я спросил: не должен ли я причесть к какому-либо неудовольствию то, что до сих пор государь меня не потребовал еще к себе? Министр уверил меня, что нет, сказав, что причиной сему занятия, встретившиеся государю. Я съездил к великому князю Михайле Павловичу и, явившись, просил к себе в адъютанты штабс-капитана Шипова[225], Семеновского полка; но мне в том отказали, потому что Шипов командует ротой, и все мои убеждения остались тщетны. Он спрашивал, справедливы ли оказались похвалы, данные им в Москве, о кадетском корпусе тамошнем и о проч.
Возвратившись домой, я застал у себя фельдъегеря, посланного за мной государем, который меня требовал к часу пополудни, и я к означенному времени явился во дворец. Государь принял меня очень ласково.
– Я недолго оставлял тебя без дела, – сказал он, – и надеюсь, что ты место начальника штаба займешь с пользой для службы. Фельдмаршал стар, тебе будет много трудов, дела и затруднения предстоять; но ты должен мне все сказать по истине, что ты думаешь о людях, его окружающих. Я знаю сам обстоятельства сии: там много интриг, и я слышал, что там два лица – Квист, правитель канцелярии фельдмаршала, и дежурный генерал Карпов, которые много мешают.
– С первым я мало знаком, – отвечал я, – а второй будет под командой моей.
Распространяться не считал я нужным о сем предмете, коль скоро видел, что государь уже обо всем был предупрежден и знал о том, что там делается; при том же он прервал меня и продолжал:
– Ты должен стараться во всем угодить фельдмаршалу и верно достигнешь сего прямым обхождением; не может не понравиться фельдмаршалу, когда ты просто придешь к нему объявить о кознях или беспорядках, тобой замеченных. Мы с тобой скоро увидимся: я надеюсь быть в Москве 4 сентября, дабы смотреть 4-й корпус; оттуда я поеду на Казань и потом приеду смотреть 3-й резервный кавалерийский корпус, где буду, может быть, и маневры делать; приезжай на сии смотры. Видел ли ты ныне какую-нибудь часть войск, в Москве расположенных, каковы они?
– Видел только людей в карауле; они очень слабы и тощи.
– Так мне и адъютант мой Грессер донес. Однако же они не совсем дурны, как например…
– Как моя дивизия, когда я имел счастье представлять ее на смотр вашему величеству в Киеве.
– Да, твоя дивизия хороша была.
– В массе, ваше величество, она держалась, но к движению была мало способна; ибо поодиночке люди были очень мало образованы.
– А как была нынешняя дивизия твоя в Турции?
– Такая же.
– Следственно, она и к действию мало могла бы служить?
– В деле бы люди сии могли служить хорошо; на месте их бы можно одушевить; но при первых усиленных переходах я бы растерял половину их: люди были слабосильны и очень молоды.
– Это общий недостаток во всей армии после прошедших двух войн; а ведь спорили против меня, когда я не хотел принимать в службу менее двадцати лет! Я согласился принимать детей, и вот из девяноста третьего набора едва ли ныне две тысячи человек во всей армии осталось: все погибли!
– Много зависит и от поспешности, с коей готовят людей, дабы скорее представить их в массе, чем их совершенно портят. Мне случалось находить у себя в дивизии людей, которые, будучи по пяти лет в службе, не умели держать ружья порядочно, узнать начальника, потому что их держали все в середине колонны и не находили надобности заниматься ими как следует.
– Так это ложное понятие: хотят угодить тем, что скорее поставили людей, и тем губят их. Но вот человек достойный, дивизионный генерал Чаадаев; он славно ведет свою часть.
– Генерал Чаадаев достойный человек; но гибели людей есть еще другая причина: их уже расстраивают во время препровождения рекрутских партий и приводят изнуренными в полки, и сие делается, невзирая на рекрутский устав, в коем все случаи предвидены. Устав хорош и средства для содержания рекрут достаточны.
– Да, это злоупотребления. Ну, вот и за этим ты можешь присмотреть, занимая место начальника штаба.
– Я приложу все старание исполнить свою обязанность и заслужить доверенность вашего величества.
– Скоро ли ты думаешь ехать?
– Если позволите, то я проведу здесь праздники.
– Надобно бы поспешить; но праздники-то оставайся, – и государь отпустил меня.
В течение разговора сего государь говорил мне и о князе Яшвиле, как о человеке, управлением коего артиллерией он был очень доволен. Ныне занимающей сие место г[енерал]-л[ейтенант] Ховен, кажется, не пользуется такой доверенностью государя; но он хвалил Глинку, начальника штаба его, коего называл своим сослуживцем или бывшим в команде его. Сими очерками, как видно было, государь хотел мне указать, в какого рода сношениях я должен был находиться с различными особами штаба 1-й армии.
Вчера, когда я был у министра, он предупредил меня, дабы я не верил всему тому, что Красовский мне будет говорить; ибо человек сей неоснователен, и на его слова никак положиться нельзя. То же самое говорил мне и Клейнмихель, который показывался очень откровенным и услужливым. Он предлагал мне даже испросить у государя для меня пособие на подъем; но я посовестился просить сего и решился обойтись, хотя с крайностью, тем, что имею.
От государя я представлялся императрице, которая несколько времени занималась мною и показывала сына своего, великого князя Михаила Николаевича, забавлявшего ее своими играми. От нее пошел я к наследнику, который меня также принял; потом я сделал визиты князю Волконскому и графу Толстому. Последний очень радовался моему назначению и находил его очень приличным.
С.-Петербург, 7-го апреля
6-го я был дежурным и был приглашен к обеду государя. Государь говорил о разных предметах; но замечательно было то, что во всех суждениях своих он выражался как посторонний человек, нисколько не выставляя своего звания. Он и императрица в особенности хулили Шатобриана, коего поведение и сочинения заслуживали всякого порицания, по мнению их: в первом отношении по непостоянству правил Шатобриана относительно государя своего[226], а во втором по заманчивому слогу его, ведущему только к возбуждению страстей.
