Я отвечал, что полагал причиной приезда своего поручение в Турцию или сие назначение.
– Не говорил ли вам чего-либо граф Чернышев?
– Он сказывал мне, что государь мне лично о сем объявит.
И на все вопросы такого рода я все тем же отвечал, не имея права объявить разговора моего с министром, про который он просил меня никому не сказывать. Когда же Бенкендорф стал мне опять говорить о месте начальника штаба, говоря, что он сам не считал места сего по мне (ибо он знал склонности мои, призывающие меня более к начальствованию над особенной частью), то я сказал ему, сколько считал подобное место трудным по козням, с коими оно сопровождалось (также в самых умеренных выражениях), но что я считал также обязанностью во всяком случае держаться девиза: «Fais ce que dois, advienne que pourra»[222].
– Нет, – сказал Бенкендорф, – сего нельзя здесь применить: случай не таков.
И стал опять мне объяснять обстоятельства; но я отвечал, что первой обязанностью своей всегда считал быть преданным своему начальнику и что в таком случае я бы счел долгом угодить фельдмаршалу. Впрочем, продолжал я, самые места начальников штаба признаю я совершенно вредными для службы: ими нарушаются основания дисциплины, и продолжал изложение давнишнего моего мнения о сем предмете, с чем он был совершенно согласен.
От Бенкендорфа я поехал к Орлову и, входя, встретил выходящего от него Красовского. Орлов удивился моему приезду и сказал, что не знал причины оного, что верно бы написал мне, если бы что-нибудь узнал; но что он теперь видел, для чего я призван и что мне хотят дать место Красовского, который не ужился с фельдмаршалом. Орлов рассказывал мне, как фельдмаршала хотели сюда заманить; но он не подавался.
– Хотя бы его сюда к колонне призвать, да вместе с ней и поднять его, – сказал Орлов смеючись, то есть к августу месяцу при торжественном открытии памятника, воздвигнутого на Дворцовой площади[223].
Я уверял Орлова, что фельдмаршал не приедет и что его ничем не вызовут, и заметил ему, что из всех воинских сановников высшего звания он только один умел удержаться на своем месте в столь преклонные лета, что означает ум его. Орлов находил, что место сие нисколько не будет по мне. Я то же говорил, но не сказывал о говоренном мне военным министром. Впрочем, продолжал я, мне все равно, если я и обрушиться должен, лишь бы мне выйти со званием честного человека. Я никогда не признавал дельными места начальников штаба, c’est toujours une fausse position, et tout ce qui en résulte ne peut qu’être faux[224]. Орлов советовал мне предупредить государя о мнении моем и о всем, что я предвидел на сем месте, хотя государь и сам знает все сие. Но я отвечал, что мое дело будет повиноваться, и что я не считал приличным осуждать слабости своего начальника, коему обязан был преданностью, и предоставил ему доложить государю о сем, а себе только действовать.
При сем случае Орлов рассказал мне, как Сакен, получивши уведомление Чернышева о смене Красовского и выборе, сделанном государем касательно меня, объявил о сем в присутствии всех, говоря, что он меня желает на сие место. Орлов старался успокоить меня, говоря, что он все сообщит государю, хотя я ему ничего не говорил, а между тем просил меня не тревожиться, на что я ему сказал, что меня более ничего не тревожит, и показал ему совершенное равнодушие по всякому назначению, какое бы мне ни дали.
Я был также и у Клейнмихеля, который также приступил ко мне с вопросом о моем назначении и о сказанном мне военным министром, но ничего не узнал от меня; сам же рассказал мне все, что знал о сем.
– Красовский, – говорил он, – не умел себя вести; он и здесь наделал пропасть глупостей, давая обеды чиновникам Военного министерства, чем и уронил себя совершенно. Он был нескромен, говорил весьма дурно о фельдмаршале, называя его куском мяса, подавал докладные записки о разных назначениях и смещениях полковых командиров по своему произволу и без всякого основания; наконец, завел дело о Ладинском, от коего Сакен отказался; брал на себя распоряжения, на кои не имел права, и тому подобное. Государь был им очень недоволен и позволил Красовскому отсюда ехать, не желая видеть его; но Красовский до сих пор остался. По делу, переданному Меншиковым, государь приказал спросить Сакена, который отозвался, что он ничего не поручал Меншикову пересказать государю, но имел с ним откровенный разговор». Из всего разговора с Клейнмихелем я мог видеть, сколько не благоволят к Красовскому, и большей частью причиной сему полагаю самого Красовского, который уронил себя своим неосновательным поведением и неуместными происками.
Возвратившись домой, я получил записку от военного министра, коей он уведомлял меня, что государь примет меня в течение будущего дня, то есть сегодня.
В ожидании назначения, о коем военный министр мне объявил, как о непременном по твердой воле государя, я остаюсь сегодня дома, считая и самое назначение начальником штаба 1-й армии сносным потому только, что оно не в Петербурге, а в Киеве, где жизнь довольно приятная; но с поступлением моим на сие место, я там не располагаю иначе действовать, как по правилам, предписанным службой и местом; ибо трудно и почти невозможно соблюсти и виды, ныне предписываемые обстоятельствами, и то уважение, коим я обязан буду своему начальнику.
3 апреля
2-го я целый день провел дома в ожидании зова к государю, но не получил оного. В течение утра меня навестил Красовский, которому я также не открывал предположения о своем назначении, о чем он, однако же, знал. Он был очень расстроен, хотя и старался казаться покойным. Он не жаловался на фельдмаршала и объяснил мне кое-какие предметы управления начальника штаба 1-й армии.
4 апреля
3-го поутру военный министр прислал ко мне при письме копию с указа, подписанного государем, о назначении меня исправляющим должность начальника штаба 2-й армии. Я поехал немедленно являться к Чернышеву, но не застал его дома. От него поехал я к графу Орлову и спросил его: как бы он сделал, будучи на моем месте, если бы умер в его присутствии фельдмаршал? Отдал ли бы он управление армии генералу Роту или другому корпусному командиру, который бы в то время случился в Киеве, или бы дождался распоряжений по донесению о том в Петербург? Он отвечал, что никому бы не дал управления сего в таком случае до повеления государя, на основании составленного на такой случай правила. Правило сие касается, отвечал я, только до военного времени.
– А я и в мирное таким же бы образом сделал, – сказал он.
– Я очень доволен слышать мнение ваше, потому что и я также поступлю; но я желал бы знать на сей счет волю государя, и просил бы вас довести о сем до сведения его величества, дабы не причли подобного поступка к честолюбию или кичливости моей. Я не мог о сем говорить министру, а вам объясняю мысль сию в надежде, что вы ее сообщите его величеству.
