выходила за пределы городских пролетарских гетто. В Австрии был сильный рабочий класс, соответственно, сильны и социалисты, но не настолько, чтобы выиграть национальные выборы. У Христианско-социальной партии все три корреляции были прямо противоположными (0,45, —0,40 и —0,31 соответственно). За пределами сельскохозяйственного сектора у партии не было сильной опоры. Социальная база австро-фашистов неуклонно сужалась. Режим Дольфуса, не желавший считаться с германофильскими настроениями в стране, был элитарным и снобистским, о чем можно судить по фотографиям — сутаны священников, мундиры генералов, модные дорогие костюмы. На этом фоне популистский фашизм еще быстрее набирал силу.
Ботц заключает, что обе организации были «разношерстными партиями для всех» или «ассимметричными народными партиями» — как и нацизм в Германии. В этой стране, как мы помним, нацисты привлекали представителей всех классов и секторов, и причинами этому становились общенародные симпатии и антипатии. Австрийский нацизм держался за фалды Гитлера, за военную и экономическую мощь Германии, вызывавшую все больше восхищения у этнических немцев в соседних странах. В тройственном споре между социал-христианами, немецкими националистами и социалистами каждая сторона обращалась за помощью к врагу своего врага. В конце 1930-х нацисты перетянули на свою сторону многих рабочих и социалистов, объявив себя радикальной альтернативой австрофашизму. Австрофашистов же они подкупили своим антисоциалистическим национализмом. Прочной базой для них стали сторонники национал-этатизма. В очередной раз государственные институты (армия, гражданские учреждения, высшее образование, высоколобая академическая интеллигенция) и все, кто нуждался в сильном государстве (особенно австрийцы в уязвимых пограничных регионах), объединились, чтобы поддержать фашизм. В очередной раз его социальной опорой оказались те, кто был на периферии классовой борьбы в больших промышленных городах. Страну раздирал конфликт между пролетарским городом и мелкобуржуазной консервативной деревней, посулы фашистов «превзойти» эти противоречия пришлись как нельзя кстати. И наконец, притягательность фашизма объяснялась близостью могучего Третьего рейха, с которым так хотелось воссоединиться. В этом процессе слились все четыре источника социальной власти, а особо важную роль сыграл макроэкономический фактор.
АВСТРИЙСКИЙ АНТИСЕМИТИЗМ
Самым существенным вкладом Австрии в развитие европейского фашизма стал политический антисемитизм. Исторически в стране было не так много еврейских погромов, как на Украине или в Польше, но именно Австрия стала лидером в развертывании современных антисемитских политических движений. С 1850-х в традиционной политической риторике евреи представали в образе хищных ростовщиков, религиозных фанатиков, безродных космополитов, «угрозы с Востока», могущей опрокинуть западную цивилизацию. Пульцер (Pulzer, 1993: 38) отмечает, что, хотя антисемитизм принято разделять на экономический, политический и религиозный, австрийские политики свалили все это в одну корзину и объявили евреев угрозой единству австрийского и немецкого народов. Официальная демагогия шла рука об руку с газетными измышлениями, дутой статистикой о количестве еврейских банков, магазинов, газет, кинотеатров и так далее. Антисемитизм был общенародным чувством. С 1880-х Шёне-рер и Люгер сделали антисемитизм программной установкой своих политических партий. Шорске (Schorske, 1981: гл. 3) пишет, что они разработали «политику в новом ключе», подкармливая карманные газеты, спортивные клубы, организуя массовые демонстрации и уличные беспорядки. Такой популизм естественно породил фашизм.
По мере ослабления империи Габсбургов укреплялся австрийский и немецкий национализм. В первые годы XX века евреи воспринимались как космополитические марионетки антинационального и антидемократического Габсбургского режима. Уже в 1884 г. лидер социал-демократов Карл Каутский предупреждал: «Наши антисемиты… намного опаснее немецких, поскольку умеют прикидываться оппозиционерами и демократами и тем возбуждают к себе симпатии рабочих» (Carsten, 1977: 16). Опаснее были они и в простом, житейском смысле. Хотя самые жестокие проявления антисемитизма, начиная с 1930-х, относятся к Германии, по-видимому, в преследованиях евреев — погромах, грабежах, локальных высылках евреев еще до «окончательного решения» — участвовало больше австрийцев, чем немцев (Botz, 1987b; Bukey, 1992: 214–219).
Накал австрийского антисемитизма часто объясняют экономическими причинами: рабочий класс ненавидел евреев за богатство, а средний класс видел в них соперников (Pauley, 1981: 16–17). Это может быть справедливо лишь для Вены, где проживал 91 % австрийских евреев. За пределами столицы евреев было очень мало, и они не могли никому составить конкуренцию. В Вене же их было 10 % от общей численности горожан — заметное и процветающее меньшинство. В 1914 г. венские евреи принадлежали в основном к среднему классу и получали хорошее образование. Евреями были 35 % учащихся Венской гимназии (лучшее учебное заведение города) и 28 % студентов городского университета. Это были люди высокой культуры. Достаточно вспомнить таких европейских гениев, как Фрейд и Малер. Евреями были 62 % городских адвокатов и дантистов, 47 % врачей, 27 % профессуры, 18 % директоров банков. В их руках находилось 94 % рекламных агентств, 85 % мебельных магазинов, 70 % виноторговли и текстильного производства (Pauley, 1987: 154155). Это очень впечатляющие цифры. Евреи обеспечивали работой 200 тысяч служащих христианского вероисповедания, хотя в производственном секторе экономики и в других городах евреев было мало. Таким образом, в отличие от Германии, австрийский антисемитизм имел выраженную экономическую мотивацию: недовольство горожан еврейским финансовым капиталом и недовольство села еврейским засильем в городах.
Однако, за одним важным исключением, нацизм и австрофашизм имели более сильные позиции там, где евреев было меньше. За пределами Вены евреи составляли лишь 2 % населения. В столице евреи могли в каких-то профессиях составить конкуренцию христианам, но в провинции такого не случалось. Мало евреев было среди учителей, еще меньше — ничтожная четверть процента — среди государственных служащих и еще меньше среди военных. Однако нацизм завоевывал свои позиции именно в государственных учреждениях, особенно в приграничных Каринтии и Штирии, где евреев почти и не было. Хотя со временем австрофашизм завоевал средний класс в Вене, больше всего его поддерживали провинциальные города и село. Похоже, чем дальше от реальных евреев, тем привольнее жилось антисемитам. Еврей стал популярным символом большого города, враждебного селу. Впрочем, возможно, такое объяснение более подходит для австрофашизма, чем для более городского нацизма.
Исключениями в больших городах стали некоторые профессии и, что особенно важно, студенты. Студенчество в целом было более какой-либо иной социальной группы склонно к нацизму — и оно же чаще всего сталкивалось с евреями. Антисемитизм студентов часто объяснялся конкуренцией. Именно студенты громко требовали numerus clausus (ограничительную квоту) для евреев, поступающих в университеты. Верно ли, что материальные интересы сделали студентов основными носителями идейного антисемитизма и распространителями его в остальном населении? В какой-то степени да. Однако среди австрийского студенчества антисемитизм был сильно развит уже в начале века, еще до массового наплыва евреев в Австро-Венгрию, и всегда был тесно переплетен с правыми убеждениями, особенно с идеалами пангерманизма. Поворот студенчества к фашизму происходил медленно, постепенно и, по-видимому, не был связан с флуктуациями в трудовой занятости (Whiteside, 1966; Pauley, 1981: 17–19, 93–94).
Эрнст Кальтенбруннер, впоследствии глава гитлеровского
