была шесть метров.
Похоронили их всех, кроме телеоператора, которого родные увезли похоронить на родину, рядышком. Рядом стояли семь скромных звездчатых пирамидок с облупившейся кое-где краской и проступившими пятнами ржавчины. Знакомые имена, знакомая общая заключительная дата.
— Наверное, до сих пор коришь себя, что повезло? — прервал затянувшееся молчание Чистяков. — Напрасно. Не твоя вина. Судьба. Не исключено, что и Немыка ещё постаралась. Захотела ещё раз с тобой встретиться.
— На том свете разве, — пробормотал я.
— Насчет того света утверждать не буду, не уверен, а на этом, может, и получится.
— Интересно, каким это образом? — нехотя поинтересовался я.
— Ну, это если она захочет. Организует как-нибудь, — уверенно заявил Чистяков, и, тронув меня за плечо, спросил: — Куда ещё?
Поклонившись скромным могилкам, я посмотрел на Чистякова и пожал плечами.
— Тогда ещё в один уголок. На самом краю. Я частенько туда захожу. Думаю, и ты будешь не против. Петя Старков. Не забыл? Поэт от бога. Таких у нас теперь почти не осталось. Я, старый дурак, даже завидовал ему. Пока не полюбил всем сердцем.
Храню прощанье, как прощенье. Конец один — сгорает время, И прошлое недавней раной Щемит у сердца болью странной — Печальной болью одиночества, Когда не спится, как неможется, Когда неможется, как спится, И прошлое подбитой птицей Глядит тревожно и сердито, Ныряя в серый сумрак сна… —
грустно процитировал Чистяков и долго потом шел молча, почти не глядя по сторонам.
— От чего он все-таки умер? — спросил я, когда мы подошли к могиле.
— Сердце, — тихо обозначил свой диагноз Чистяков. — Врачи могут нагородить всё, что угодно, а я уверен — сердце. Не каждое сердце выдержит. Как ты сказал? — Преддверие? Он это преддверие чувствовал ещё тогда.
А там последняя весна Дымится в окнах паром синим, Все существо её посильно Слепому лепету ручья, Все существо её сродни Косноязычию воды, Едва намеченной ручьями… —
процитировал я ещё несколько строчек из только что прозвучавшего стихотворения.
— Значит, помнишь, — грустно сказал Чистяков. — Тут, конечно, разные люди похоронены, — продолжил он свои размышления, когда мы пошли к выходу. — И хорошие, и не очень. Но то временное пространство, в котором они жили и умерли, в котором и мы с тобой оказались, теперь навсегда останется неизгладимыми страницами великих, порой нелепых и даже преступных перемен, после которых обязательно должна начаться какая-то другая жизнь. Иначе просто быть не может.
— Куда теперь? — спросил я, когда мы отъехали от кладбищенских ворот и выехали на дорогу, ведущую к городу.
— Передаю тебе нижайшую и убедительнейшую просьбу, к коей присоединяюсь. Нас с тобой очень ждут в нашем небольшом и очень неплохом театре. Когда как-то узнали, что ты прилетаешь, заявились ко мне чуть ли не в полном составе.
— Снова, наверное, Немыка постаралась, — съехидничал я, покосившись на Чистякова. — Сначала кладбище, потом театр. Интересный подтекст. Особенно учитывая сегодняшнее состояние российского театра. Я бы только местами поменял — сначала театр, а потом похороны. И зачем же я им понадобился? Все мои пьесы давно сняты с репертуаров.
— А вот они как раз сейчас начинают репетировать. «Главную роль», кажется.
— И кто же им это разрешил?
— Никто. Они сами. Ребята очень самостоятельные и талантливые.
— Считаете, что это сейчас достаточно для постановки?
— Ну, если учесть, что ты бывший братчанин, очень даже достаточно. Как, согласен на эту незапланированную встречу?
— Не хочется вас подводить… Только хотелось бы покороче. Попробую их переубедить.
— В чем?
— Чтобы не выпадали из общей обоймы сегодняшних театральных развлекаловок. Помноженных, порой к тому же, на безграмотный режиссерский диктат.
— Ты это серьезно?
— Более чем.
— Посмотрим, как это у тебя получится. Советов давать не буду ни им, ни тебе. Насколько я их знаю, вряд ли у тебя получится. Пьеса им очень понравилась. Звякну, что едем?
— Звякайте. А чтобы слишком не усердствовали, скажите, что я сутки на ногах, ночь не спал, советов не даю и на репетициях, как правило, не бываю. Если они что-то не поняли, я им ничем помочь не смогу.
Небольшой театральный зальчик на втором этаже огромного Дома культуры был заполнен больше чем наполовину. Меня даже удивило, что в небольшом, по словам Чистякова, районном театре работает столько народу. Думал, соберется от силы человек десять. Из любопытства, правда, могли подойти и посторонние.
Как только мы появились на сцене, все дружно поднялись и зааплодировали. Прерывая неуместное, на мой взгляд, приветствие, Чистяков поднял обе руки и жестом попросил садиться и успокоиться.
— Насколько я понимаю, аплодисменты наш уважаемый гость пока ещё не заслужил, а то, что вы здесь собрались, уже вполне свидетельствует о вашем уважении. Времени у нас, к сожалению, в обрез, поэтому очень прошу — вопросы только по существу, без дифирамбов и отступлений от темы. Тема — сугубо деловая встреча с автором понравившейся вам пьесы. А первый вопрос задам вам я — почему вы решили поставить именно эту пьесу? — После чего Чистяков спустился в зал и сел рядом со встретившим нас режиссером, а я остался стоять посреди пустой сцены, на которой стоял единственный стул. Если честно, то чувствовал я себя весьма неуютно. Ещё по дороге
