только песок под собой. Придя в себя, он почувствовал, что придавлен чем-то очень тяжелым. Шевелиться было трудно, но он попытался, и вскоре у него получилось немного сдвинуть с себя тело погибшего рыцаря. Вокруг стояла тишина, если не считать шума от дождя. Собравшись с силами, граф наконец освободился полностью и поднялся на колени. С трудом переводя дыхание, он глянул исподлобья на двор крепости. Он был завален трупами. Мертвых сарацин было как минимум в три раза больше, чем крестоносцев. Это обрадовало графа. Но вот в еще затуманенном мозгу всплыл вопрос: а где же враг? Ведь сарацин было три сотни. Прислушавшись, Штернберг нашел ответ.
Арабы спрятались от дождя в казармах и башне. Сотник Ахмет, принявший командование отрядом, распорядился, чтобы все воины отдохнули, пока идет дождь. Затем надо было подобрать тела своих и похоронить в песке, а с убитых крестоносцев снять доспехи и все ценное, что найдется при них.
Сарацинам, сидевшим в проемах казарменных дверей, Штернберга пока видно не было, ибо он находился сбоку от казарм. Но граф понял, что это ненадолго. Вот послышались заунывные сарацинские песни и негромкие разговоры. Воины отдыхали от ратных трудов, ярость их успокаивалась, и душа приходила в равновесие. А крупные капли дождя падали и падали на мертвых. Граф пошарил глазами и увидел свой меч в теле вражеского командира. Выдернув его, он медленно, стараясь держаться в стороне от казарм, побрел вдоль стены. Куда он шел, граф и сам не знал. Голова гудела – удар чудовищной силы, раскроивший стальной шлем, не прошел даром. Бежать он не мог – не было сил, а только попытайся он двинуться к воротам, его тут же заметят и убьют. Да и не ушел бы он далеко, пеший, раненый в руку, с тяжелой головой. Оставалось одно – умереть. Судьба, не позволившая ему погибнуть вместе со своими друзьями, давала ему второй шанс – убить еще хотя бы несколько сарацин и только потом отдать Богу душу.
Штернберг решил подняться на стену и там дать врагу свой последний бой – рано или поздно его все равно обнаружат. Взобравшись по каменной лестнице, он встал на стене и окинул взглядом сверху вниз всю крепость Святого Георгия. Воистину, это было впечатляющее зрелище! Горстка рыцарей уничтожила столько сарацин! По приказу Ахмета арабы подсчитали свои потери за это утро и недосчитались ста двух воинов. Этого граф не знал, но предполагал, судя по раскинувшейся под ним мрачной и торжественной картине. Уже ни на что не надеясь, он посмотрел на пустыню на западе. Она, как и прежде, была бескрайней и бесприютной, а сейчас, во время грозы, еще и темной. Ударил гром, и дождь полил еще сильнее. Вода потоками лилась со стены, окрашенная кровью. Штернберг увидел невдалеке знакомую тучную фигуру. Благодаря впившимся в нее пяти копьям она и после смерти продолжала стоять, слегка нависая над склоном холма между зубцами стены. Граф подошел и опустил руку на правое плечо своего друга. Лицо Касселя выражало спокойствие и безразличие, словно он умер в постели, а не вел перед смертью страшный бой обреченного. Рядом лежал безголовый труп, чья рука все еще сжимала красную тряпицу, в которой с трудом угадывался женский шарф. И в это мгновение Штернберг почувствовал себя бесконечно одиноким, чужим этому миру. Все его друзья погибли, и только он еще задержался на земле. Мысли о Кристабель больше не посещали его, и граф был даже этому рад. Так легче умирать. Вода лилась по его лицу, смывая все переживания и порывы души, очищая графа и приготавливая его к новому, неизведанному.
Наконец его заметили. Двое сарацин, вышедшие под дождь умыться от пота и крови, набирая воду в пригоршни, увидели одинокую фигуру на стене. Сначала, в суеверном страхе, они подумали, что это призрак, но потом опомнились и побежали доложить сотнику Ахмету. Старый араб сам вышел поглядеть на рыцаря. Усмехнувшись безрассудству и глупой смелости христианина, он приказал этим двум воинам, что увидели Штернберга, привести его к нему живым.
– Он составит компанию своему единоверцу, – промолвил Ахмет. – Сегодня мы славно повеселимся! Я кое-что придумал.
Двое сарацин, выхватив ятаганы, побежали к Штернбергу. Граф ждал их с ледяным спокойствием. Облизнув губы, он почувствовал освежающую влагу дождя и шагнул навстречу врагу. Сарацины легко взбежали по лестнице, но забраться на стену не смогли – граф загородил им путь и резким взмахом меча разрубил пополам сначала одного, затем смертельно ранил в грудь второго. Два трупа скатились вниз. Ахмет, пристально наблюдавший за этим коротким боем, подозвал двухметрового воина из своей сотни по имени Якуб. Это он обезглавил Иштвана Яноша. Якуб выслушал приказ сотника, улыбнулся, показывая гнилые зубы, и медленно пошел к стене. Перешагивая через тела убитых арабов, он намеренно наступал на тела рыцарей, чтобы его противник наверху все видел. Да, Штернберг все видел, но оставался хладнокровным. Вся ненависть и ярость уже ушли. Осталась ледяная решимость и непоколебимость. Он нисколько не испугался исполинского роста Якуба и его физической силы, угадывавшейся в мощных мускулах, рельефно выступающих из-под одежды.
Пока Якуб не спеша поднимался по лестнице, поигрывая большим топором с двумя лезвиями и продолжая ухмыляться, Штернберг столкнул ему под ноги тело Михеля. Якуб споткнулся, переступая через него, а в этот миг граф налетел на него сверху и снес ему голову. Словно вековой дуб повалился Якуб на лестницу и покатился по ней вниз. Ахмет пришел в бешенство. Он не хотел больше терять людей, но просто расстрелять рыцаря из луков тоже не мог – он нужен был для его маленькой затеи. Сотник послал против Штернберга сразу десять воинов.
Они взобрались на стену с двух сторон, окружив графа. Весь отряд сарацин наблюдал за ними. Оплошать было нельзя, да и они не могли оплошать – десять против одного! У Штернберга не было шансов, и тем не менее он успел убить одного из нападавших прежде, чем его обезоружили и потащили к Ахмету. Граф сопротивлялся изо всех сил, но тщетно. Спустившись со стены, сарацины заломили ему руки за спину и повели. Вдруг он почувствовал, что кто-то схватил его за лодыжку. Посмотрев под ноги, Штернберг увидел, что это Ариберт Черная Борода. Оруженосец был ранен в живот и одной рукой прикрывал страшную рану, из которой торчали кишки. У Ариберта не было сил даже стонать от дикой, невыносимой боли, он просто открывал рот и вращал глазами, со зрачками, расширенными от ужаса. Схватив графа за ногу, он израсходовал последние силы, и в тот момент, когда Штернберг
