судьбу? — спросил он игриво и подмигнул Иванову.
— Да вот!.. — радостно подтвердила баба Нюра. — Ты садись. Места хватит!
— Артур Кузьмич, — подал голос Иванов. — Вы нам, как бы сказать, мешаете. Я потом к вам зайду. И погадаю вам.
— Мне? — испугался хозяин. — Не надо. Понял. Ухожу. — И выставив как щит, широкие темные от въевшегося машинного масла ладони, ретировался, закрыл за собой дверь.
— Так он же сосед.
Старуха попыталась заступиться, но Иванов прикрикнул:
— Баба Нюра! Кто гадает? Вы или я?
— Ты, ты, — поспешно заверила старуха и обескураженно притихла.
«И впрямь я развел церемонии. Скорее к цели», — подстегнул себя Иванов.
— Он каков, Василий? Брюнет? Блондин?
— В отца весь. Темненький. Такой же.
Иванов сбросил несколько карт. На спину лег и с достоинством уставился в потолок вальяжный трефовый король. Василий? Ну уж нет, этому типу в пору не скипетр и держава, а кружка пива в одну лапу и в другую вяленый лещ… Валет ему в самый раз… Хотя бы этот. Тоже из масти треф… Ну чем не искатель приключений? Лихо заломлен берет, в глазу нахальный огонь, и левый фатоватый ус короче второго. Иванову казалось, что он таким и представлял сына бабы Нюры.
— А вот и он, собственной персоной. Ваш сын! Жив и невредим!
— Неужто Вася? — вспыхнула, засияла баба Нюра, потянулась через стол к валету.
— Можете убедиться сами. — Иванов вручил карту, довольный легким успехом.
— Да разве это Вася? — ахнула баба Нюра. — Тут кто-то другой! — И поспешно вернула валета, будто карта обжигала пальцы.
— Он! Он! — Иванов зачем-то пытался всучить карту старухе, а та прятала руки за спину.
— Да не он! Не он! Сейчас я тебе покажу. — Она, словно только и ждала повода, кинулась к облупленному комоду, любовно принесла, положила перед Ивановым фотоснимок. — Вон он какой, Василий-то!
Иванов был разочарован. Скуластый бабкин сын не соответствовал образу лихого авантюриста. Простоватый Василий таращился куда-то, за плечо Иванова, видать, добросовестно ел глазами точку, которую обозначил в пространстве фотограф: смотрите сюда!
— Смешно думать, будто карта и снимок это одно и то же, — пристыдил Иванов и себя, и соседку. — Баба Нюра, валет — ипостась вашего сына, его карточный символ.
— Э-э-э, у символа-то твоего… у… как ее… ипостаси этой усы, а Вася без них… — в тон ему хмыкнула старуха, мол, ее не проведешь. — Усы, говорит, ростят те, у кого большой нос. Чтоб скрасить!
— При чем тут усы? — подосадовал Иванов. — Символ может отращивать все, что ему заблагорассудится. Хочет быть толстым, худым, с коротким носом, его право. Смотрите! — Он разбросал по столу остаток колоды, нашел червового короля, но тут же его отложил (нет, он не ставит себя выше старухиного сына, не высокомерен) и взял бубнового валета. — Мы похожи?.. А между тем это я!
— Ой! Скажешь! — Баба Нюра прыснула в иссушенный кулачок.
— Да, да, — жестко подтвердил Иванов. — Так принято считать. И мы с вами будем считать. Нравится нам или нет. Это я, а это… — Он снова вооружился трефовым валетом. — Василий.
— И берет я такой ему купила, а он говорит: «носить, мама, не буду, я, — говорит, — не желудь», — пробормотала старуха.
— Баба Нюра! Я не навязывался в гадалки! Вы попросили сами. Даже вынудили меня! А коли так, молчите и слушайте! — рассердился Иванов.
— А я и слушаю, слушаю, — заверила старуха.
С таким трудом налаженная система доказательств рухнула, поистине, словно карточный дом! Ради какого лешего он затеял этот балаган? Мало ему своих забот?
— О чем я? Видите, сбили… Так вот, это Василий… Вместе с червовой десяткой… — Иванов положил десятку рядом с валетом.
А что они вместе означают? Знать бы…
— Милый, дак меня не интересует символ. Дай ему бог здоровья. Ты мне скажи: как сын?
— Это одно и тоже! Что символ, что сын! Это он! Он! — зарычал Иванов, срываясь, тыча пальцем в карту.
— Тебе помочь? — раздался голос вошедшей без спроса жены.
На его разум вдруг, точно цунами, накатила, захлестнула волна ярости.
— Я же сказал: справлюсь сам! — закричал он на Машу. — Я же просил не мешать! Пожалуйста, выйди! Захлопни за собой дверь!
— Я… я… — У Маши от потрясения слова застряли в горле.
— Я сказал «пожалуйста»! — зарычал Иванов, поднимаясь.
— Ухожу, ухожу. — Маша, пятясь отступила за порог, закрыла дверь.
— Конечно, я так не должен был… — пробормотал Иванов.
Взрыв отчаяния, накопившегося за все месяцы, после ухода из школы, отрезвил его.
— Ничего, ничего… В семье не без этого, — сказала баба Нюра, утешая, разве что не погладила по голове.
— Я просил… и все-таки не следовало… Думаете, она поймет и простит?
— Поймет, поймет. Все будет ладно, — пообещала старуха.
— Спасибо. — Иванов перевел дух. — Будем дальше?
— Ты гадай, — разрешила старуха.
— Значит, это Василий, — повторил Иванов и выжидающе посмотрел на старуху.
— Он, он, — согласилась баба Нюра.
— Валет и десятка… и особенно червей… означают интерес… Денежный интерес! Тут и «Жигули», и прочее такое… Кажется, сходится?
— Сходится, сходится, — с готовностью подтвердила баба Нюра.
Иванов непроизвольно покосился на снимок и на этот раз нашел в чертах. Василия нечто приятное. «В сущности открытое, доброе лицо. А то, что хочет завести «Жигули», даже похвально. Кому, как не шоферу сидеть за рулем собственной машины?»
Гадание робко тронулось с места и снова покатилось под горку, постепенно набирая темп. Иванов поднял семерку пик.
— Что тут у нас?.. Хлопоты!.. О чем же он хлопочет?.. Посмотрим, посмотрим… Ага!.. Ваш сын, надо сказать, не калымщик, не рвач. Его девиз: и себе, и в первую очередь государству!
— Он такой. Все отдаст, — поддержала баба Нюра. — Только бы не пил.
— Об этом после… Значит, что произошло? — Иванов незаметно увлекся. — Он придумал очень ценное усовершенствование для мотора… Я не знаю что именно. Но что-то связанное с экономией бензина… Это мотор вот, — Иванов показал шестерку пик. — Надо сказать, у них там, на Севере, с горючим большой перерасход. Его бы, Василия, за смекалку носить на руках, но… — Иванов разыскал пикового туза, — но директор базы оказался ретроградом!
— Ах ты, господи!
Иванову почудилась некая искусственность в ее вздохе, но он отнес ее на счет бабкиной темноты. Не знает слова, и потому не ведом ей производственный конфликт, в который влетел Василий.
— Ретроград — это человек, боящийся всего нового. Будучи таким, директор сунул предложение под сукно. Ваш сын ткнулся туда, написал сюда, да всюду то ли директоровы дружки, то ли те, кто зависит от его автобазы. Следовательно, хлопоты оказались не просто хлопотами, а хлопотами пустыми. Семерка бубей означает пустоту, тщету!
Бабка Нюра, сокрушаясь, качнула головой.
