может и противен, и она мысленно представляет себе другого мужчину, с которым ей когда-то было хорошо. Если такого мужика у неё не было, то просто представляет кого-нибудь, кто ей нравится, пусть даже в кино: артист какой-то, но только не ты».
Видно было, что этот разговор волнует его и тема актуальна, но поделиться здесь не с кем: со знакомыми или соседями нельзя – сразу начнутся пересуды: совсем Василий головой тронулся. А Иван Петрович другое дело: ему можно излить все, что накопилось в душе и огласки никакой не будет – уедет и забудет этот разговор.
«Значит так,– продолжал Василий, постепенно воодушевляясь, – когда остался я здесь, работал и присмотрел себе девчонку – жила неподалеку, лет 17 ей было и со мной всегда приветлива. Я и подумал, что кончит школу, будет ей 18 лет, я подкачусь к ней и посватаюсь. А как раз весной меня и прихватила болезнь, увезли на лечение, три года провалялся по больницам, но дал бог не помер и вернулся сюда, домой – инвалидом.
Но девчонку эту не забыл и помнил. И что ты думаешь? Узнаю, что эта Надя – так её зовут, окончив школу, связалась с приезжим учителем рисования, который был старше её лет на 15-ть. Уж как он её улестил, не знаю: может быть рисовал или обещал что, но только спуталась она с ним и целый год бегала к нему на квартиру – все соседи это знали. А потом к нему приехала жена с сыном, был скандал, Надьку он бросил, да и сам уехал вскоре отсюда с семьей и со скандалом из-за другой девчонки. Надька ездила к нему в город, но ничего не получилось, и она вернулась восвояси. Здесь она для семьи была не нужна никому, а я возьми да и предложи ей выйти замуж за меня – инвалида, она и согласилась. Так мы и зажили, и дочь прижили, а только путного из этого ничего не вышло.
Она всё говорила мне, что если бы не её любовь с рисовальщиком, то она бы никогда не вышла за меня замуж. Я терпел – терпел, да и сказал однажды, что если бы не был инвалидом, тоже бы не женился на порченой. Ну и она потом, чуть – что и говорила: а вот Славик это делал не так – этого проходимца Славиком звали, может, сдох уже, – мне с ним хорошо было, а тебя я только терплю. Я ей тоже в ответ: ну и жила бы с ним, я– то причем? А она: могла бы и с ним остаться, да не захотела семью разрушать – так я его любила! Я ей говорил, что проходимец твой Славик – попользовался и выбросил, потом ещё одну ученицу соблазнил, за что его из школы и выперли – чуть не посадили за совращение малолетки, но как-то выкрутился. А она ни в какую: любила его и он меня любил – на коленях стоял и прощения просил, когда я его с другой застала: это жена его оказалась. Потом он хотел её бросить, да я сама ушла – так его любила. Достала она меня своими воспоминаниями – настоящей женой, после этого, я Надьку никогда не считал.
И она со мной так и прожила всю жизнь с закрытыми глазами – когда в кровати. Тогда-то было вроде ничего, а сейчас все передачи по телеку про секс, вот и объяснили мне, старому придурку, почему она всегда глаза закрывала – всё своего рисовальщика вспоминала. Обидно, понимаешь! Я к ней всей душой, а она меня только терпела.
Дочь выросла, вышла замуж, родились внуки, она и уехала к внукам, а я остался один и на костылях. Так это ещё не всё. Мне, как инвалиду на костылях и одному в доме, прикрепили соцработницу, чтобы помогать по дому и в магазин сходить. Работы в городе нет никакой, а это хоть что-то. Ну и стала эта соцработница ходить ко мне – ей нет ещё и сорока лет. Тоже мыкается одна с ребенком – школьница в девятом классе. Я эту работницу как-то ущипнул за бок, а она не против, оказалось. Так мы с ней и замутили: она придет, уберется, мы позанимаемся любовью, потом сходит в магазин, вместе пообедаем и собой ей продуктов дам, потом ещё на кровать – знаешь, с крольчатины и мёда всё хорошо получается и у меня и у неё. Так вот: она при сексе в глаза мне смотрит. Я Аню спросил как-то – да, не сказал, её Аней зовут – почему она глаза не закрывает при сексе? А она и говорит: зачем закрывать-то? Ты ко мне по-хорошему, помогаешь деньгами и продуктами, да и в постели у нас всё хорошо получается. Зачем же мне глаза закрывать? А вот жена моя всегда глаза закрывала – говорю ей. Значит, ты был ей никто. Твоя Надька так и осталась душой со своим художником. Вот Иван, такая история» – Василий замолчал.
«Знаю я этих рисовальщиков, – ответил Иван Петрович, чтобы поддержать разговор, – карандаш у них всегда заточен. Ничего полезного делать не умеют, вот и точат свои карандаши, а девицы и рады: ах – ох, искусство, живопись и быстренько в постель – точить карандаш у таких художников, а потом, как твоя Надька – всю жизнь с закрытыми глазами с мужем. Обрати внимание, Василий! По телеку показывают проституток – так они всегда сексом занимаются с закрытыми глазами: зачем им на клиентов смотреть – это их работа, на которую лучше не смотреть. Но и ты, Василий не прав. Нельзя, как еврей Фрейд, всё сводить только к сексу – тогда ты не человек, а такой же рисовальщик, как у твоей Надьки был. Наверное, вы ещё в чем-то не сошлись, потому разлад и разлука, в конце – концов и на старости лет».
Они попили чаю с душистым мёдом, откусывая его кусками вместе с сотами. От горячего чая мёд во рту выплавлялся из сот, которые превращались в кусочек воска и воск этот аккуратно выплевывался, на краешек блюдца. Посидев за чаем, они вспомнили ещё что-то из детства, обсудили, сплевывая воск, нынешнее подлое время, и Иван Петрович засобирался в путь к озеру, не говоря, впрочем, Василию о цели своего похода. Дело шло к обеду, надо вернуться к знакомым, а то неудобно – будут ждать, да и к Василию соцработница должна скоро зайти. На том и
