Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Пришлось Ксении и попечаловаться, потому как она увидела кончину святейшего патриарха всея Руси. Увидела она и себя, стоящей рядом с матушкой близ гроба Филарета. Тогда обе они горько плакали, не скрывая своего горя. И царь Михаил неутешно плакал, пребывая в неизбывном горе. Да удивлялась Ксюша тому, с каким удивлением смотрел на усопшего деда пятилетний внук, царевич Алексей. Он ещё не осознавал, что дедушка ушёл из жизни навсегда.
Михаил и Ксения не засиделись за столом. За то короткое время, какое они вкушали пищу, царь истомился душою от жажды прикоснуться к Ксюше рукой, истомился больше, чем за все годы, кои знал и любил её. И Ксюша это видела и понимала состояние Михаила. Она и сама пребывала в том блаженном состоянии, когда уплывают в неведомое все условности жизни. Она тоже жаждала блаженства близости. И когда покончили с трапезой и выпили во благо крепкой медовухи, Ксюша сказала смело и неожиданно:
— Мой любый, идём, я покажу тебе мой терем. — И встала из-за стола, взяла царя за руку и повела его на кухню, где за челом печи поднималась лестница, ведущая в светёлку Михаил только ступил на порог, но войти в девичью опочивальню у него не хватило духу. Здесь всё говорило о таинстве девичьей жизни. Тут пахло травами, благовонными маслами. Перед иконой Божьей Матери светилась лампада, и свет её падал на ложе, на котором было раскинуто ночное платно. Изразцовая печь излучала тепло.
— Входи же, мой любый, посмотри на келью затворницы. По душе ли она тебе?
У Михаила не нашлось слов в ответ Ксюше. Он молча шагнул к образу Божьей Матери, опустился на колени и воскликнул:
— Владычица Небесная, хвала Тебе, покровительница моей незабвенной лебёдушки. — И, положив широкий крест на лик, на плечи и на грудь, он встал, протянул руки к Ксюше и обнял её, приник лицом к плечу и замер.
Ксюша почувствовала, как из глаз Михаила потекли слёзы. Она дала ему успокоиться, гладила по спине, а потом подняла его лицо и стала целовать мокрые щеки. Он же нашёл её губы и, изголодавшийся по женской ласке, жадно, но мягко целовал их и смеялся.
— Ксюшенька, да как же так всё свершилось? За что мне Всевышний послал сие чудо?
— За доброту твою сердешную, за ласковую душу твою пришло к нам сие благо. — А говоря тёплые слова царю, Ксюша не осталась без дела. Она принялась разоблачать царя от одежды. Да сняв с него почти всё, сама из сарафана, из сподницы выскользнула, словно рыбка. Тут же откинула белое покрывало, одеяло, уложила Михаила, приговаривая: — Потомись, мой батюшка любый, прежде чем принять меня. — Сама ушла в дальний угол светёлки, взяла глиняный кувшин с водой, обмылась, да тут же масла благовонного в ладонь налила, растёрлась им, как задумала.
Михаил всё это видел и подумал, что Ксения творит священное омовение. И сам поднялся с ложа, захотел очиститься от дорожной пыли. Он не смутился своей наготы, и Ксюша его не смущала. Оба они творили извечное, отчего стыд не приходит Ксюша помогла царю, умыла с руки его лицо, грудь, спину, всё иное, как и должно быть. И благовоний не пожалела. Да радовалась, что её любый не пылал страстью без меры, а шёл к близости сдержанно, веря в то, что Ксюша отдаст ему всё своё девичье достояние.
И они вернулись на ложе, Михаил уложил Ксюшу и сам лёг рядом. И они ещё долго лежали, созерцая друг друга и касаясь руками, и блаженствовали в предвкушении тех мгновений, когда сольются в единое существо. Михаил знал, что для невинной девушки самое важное именно в этом умиротворённом созерцании её тела, в ласке, в нежном касании к розовым соскам груди, в прикосновении к животу, к собольей опушке.
И пришёл миг, когда в Ксюше возгорелось пламя страсти с такой неодолимой силой, что она сама побудила Михаила окунуться в её существо. И в нём пробудилась родовая, романовская, отцовская неистовость, и он дал волю страсти, копившейся не один год. И свершилось должное. Из груди Ксюши вырвался, приглушённый губами Михаила, крик боли. И пролилась руда невинности. Они же этого не заметили, потому как над ними властвовали другие силы, заглушающие даже громы небесные.
И уж потом, оба немного смущённые, убрали простынь, украшенную лепестками мака, постелили белоснежную, делая всё вместе и смеясь, и снова окунулись в блаженство волшебной близости. Лампада освещала их лица, отрешённые от мирской суеты. Непорочные дети матери природы, они не ощущали в своих душах греховности изливаемых чувств. Да её и не было, той греховности. Они были свободны в проявлении своей любви и страсти. И никто из них ничего не сулил друг другу, и они не строили сказочных теремов, потому и разрушать им было нечего.
Уснули они лишь под утро, исчерпав до дна свои силы, утолив до предела свою жажду сказав друг другу все нежные слова. Не было лишь одного: Ксюша запретила Михаилу давать какие-либо клятвы, заверения. Ведала она, что после этой ночи судьба разведёт их до конца земного пути. И хотя пройдут эти дни, годы в частом общении, потому как всё та же милосердная к ним судьба распорядится быть Ксюше всегда вблизи царского двора, но никогда уже более им не дано будет прикоснуться друг к другу, как в минувшую ночь, накануне праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня.
Ксюша проснулась с первыми лучами солнца, заглянувшего в светёлку. Солнечный луч коснулся её лица, и она открыла глаза. Тихонько встав, она оделась, собрала и уложила царскую одежду, прикоснулась рукою к лицу Михаила, потом не удержалась и поцеловала его. Царь продолжал безмятежно спать.
На дворе, близ омшаника, Ксюша увидела пасечника Еремея и его жену Авдотью. Они смотрели на Ксюшу, как отец и мать смотрят на любимое дитя. Сыновья пасечников давно выросли, покинули Рябинино, ушли по Волге в Тверь, занялись торговыми делами и домой наведывались лишь изредка. Еремей и Авдотья скучали по детям, и потому Ксюша для них была отрадой. В ту пору, как Катерина вышла замуж за воеводу Бутурлина, пасечники взяли к себе Ксюшу на всё лето, а потом так и повелось, когда ей выдавалось быть на костромской земле. Еремей многое добавил к Ксюшиному ясновидению, иногда забавлял её лесными чудесами. Так было и прошедшим вечером. Это Еремей сказал Ксюше, что по дороге из Костромы в Домнино едет царь. Он же по её просьбе напустил на путников туман и всех запутал-заплутал. И Еремей первым делом спросил Ксюшу:
— Ну как, доченька, довольна ли нашими проказами?
— Господи, батюшка, да вы и лишнего натворили с матушкой. Не случилась ли беда с князем Иваном?
Еремей посмеялся в широкую русую бороду, покачал головой.
— Живёхонек. Ещё спит в избушке близ смолокурни. А ночь-то с нами у огнища провёл.
— Так мне и показалось. Да за кого же он вас принял?
— Он и скажет, за кого, — усмехнулся Еремей.
— Батюшка, вызволь его из смолокурни! — взмолилась Ксюша.
— Сама и сходи за ним. Нужда в том есть, — как-то загадочно сказал пасечник.
Ксюша не возразила, доверилась Еремею, потому как знала, что и он ведает судьбы людей. Сама-то она не заглядывала в свой завтрашний день, пребывая в созерцании минувшего.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
