– А как же тюрьмы? Преступники?
– Ни одного, значит, ни одного. И детей тоже. Выполнять.
Старший группы козыряет и уводит остальных. Бэзил снова берёт на руки меня, и мы идём дальше.
На стеклянной бронированной двери надпись «Центр управления чипами». И я понимаю, что они хотят сделать.
– Бэзил, дверь на тебе!
– Так точно, учитель.
Муж передаёт меня судье, тот легко подхватывает и переносит в одно из кресел аппаратной.
– Вы поможете мне, дитя моё?
Вежливо интересуется он, проверив, удобно ли я сижу.
– Разумеется, ваша честь.
– Ну тогда приготовьте вашу Тетрадь и сочините для нас песню. Новую песню, какую бы вы спели своему ребёнку.
Кажется, краснею до корней. Вызываю тетрадь и задумываюсь.
А судья Эйден колдует перед клавиатурным экраном. Бегут цифры и коды.
Какой она должна быть – песнь нового мира?
– Сейчас будет больно, Бэзил, – говорит Эйден.
– Плевать, – доносится от двери.
И тогда судья нажимает Enter.
Я не смотрю, но чувствую его боль. Хочу быть рядом и обнять, утешить, убаюкать, чтобы больше никогда не было плохо и больно. Закрыть. Спасти.
– Оно, пойте.
Я поднимаюсь, ещё слабая, держась за спинку кресла, уставляюсь в экран, где корчатся от микровзрывов в головах салигияры. Кто бы знал, что свобода так жестока и мучительна.
– Пойте, дитя моё. Так давно в этом мире не звучала песнь созидания…
И я пою.
Чувствую, как моя песнь обнимает каждого из них. Ненавидимых семьями, проклятых мальчиков, которых научили только любить и убивать во имя любви.
Я пою.
Их лица просветляются, их губ касаются улыбки, сияют глаза.
Они прекрасны, о, они так прекрасны, мои ангелы!
– Вы ведь поняли смысл той фразы?
Не отвечаю, пою.
– Остановится в шаге от войны – значит, выбрать жизнь. А это, поверьте, дитя моё, ой как нелегко. Лишь отчаянные храбрецы выбирают жизнь, трусы предпочитают смерть.
У дверей шум битвы.
Не обращаю внимания, пою.
И тут Эйден хватает меня и буквально вышвыривает в коридор: лечу над трупами салигияров. Бэзилу туго пришлось – вон сколько своих же положил!
Бэзил прыгает следом, накрывает собой.
И за его спиной полыхает. Они не смогли взять командный пункт, поэтому решили его уничтожить.
Знаю – в таком взрыве не выжить даже салигияру. Даже судье.
А ещё знаю, что отчаянные храбрецы тоже выбирают смерть, и смело шагают в войну, чтобы вершилась жизнь.
Ветер – внезапный, проснувшийся, – сцеловывает мои слёзы и бисером рассыпает их в пространстве.
А я тяну руку туда, где остался человек с солнцем в глазах.
Но Бэзил тащит меня прочь, к дыре в стене.
И откуда-то, сквозь рокот и стук, кричат, торопят. Не сразу осознаю, что в поезде, в кресле, у окна.
Мерный стук колёс умиротворяет. Рука, сжимающая мою ладонь, дарит уверенность. А вон из-за того облака мне улыбается судья Эйден…
Мир погибнет и родится вновь. И у его звёзд будет совсем другая песнь…
Высадка пассажиров на ходу
…Ба! Знакомые всё лица!
Хотя у некоторых скорее рожи, да ещё и вполне бандитские. Кажется, ошибся Карпыч, что тут одни праведники будут – весь сброд, походу, собрали.
Ну что тут вообще говорить, когда в рубке машиниста у нас призрак. Ага, самый настоящий. Правда, обычно они полупрозрачные, а этот – светится.
Ладно, я ещё понимаю Юдифь и пёс её. Тот хоть и мутант, но мальчишка ещё. Но Тодор! Нет, конечно знаю, ему папочка подсуетил билетик. Но что тут фейс-контроля элементарного нет, что ли? Таких маньяков запускать!
Короче, дурдом на колёсах, не иначе.
Вот, например, я в этом поезде, а радости никакой. Моя цель одна – вернутся домой. Их мир спасать не подписывался. Но нет же – волокут! Не слушают!
Нужно что-то придумать и срочно. Мне Небесная Твердь и даром не далась. Хотя, конечно, охота этих вторженцев увидеть, но что-то мне подсказывает: они не очень походят на зелёных человечков.
И только в окно собираюсь пялиться, как тут над ухом:
– Ты абсолютно прав!
Оглядываюсь – батюшки-святы, а это наш сверхъестественный машинист собственной персоной передо мной завис.
– Эй, парень, – пугаюсь на всякий случай, – а поездом кто рулит?
Он тихо ржёт надо мной.
– «Харону», по сути, машинист не нужен. У него своя воля. Он и сам с ездой без помощи справляется. Но иногда ленится, вот тогда его нужно подогнать.
Плюхается рядом и пролетает сквозь сиденье на пол:
– Ой, – и смеётся опять.
На вид – совсем юный и смазливый до чёртиков. Девчонкам такие нравятся. Юдифь его знала раньше, ещё не призраком. Наверное, у них что-то было. Хотя там, в Залесье, она не сводила глаз с лекаря, похожего на мужа сильфиды. И прощание у них вышло – в лучших традициях мелодрамы.
Пак, (кажется, так зовут это бестелесное недоразумение?) зависает у меня над ухом и говорит:
– Ты прав насчёт вторженцев. Мы скоро в столице будем. Там трое из них осело сто пятьдесят лет назад. Они-то и стали правящей королевской семьёй.
– Ожидаемо, – отзываюсь я. – А чего спать не захотели, как другие?
Пак пожимает плечами.
– Наверное, решили, что одного лишь Охранителя будет не достаточно, чтобы присматривать за миром. А может просто не хотели спать и лишать себя удовольствия поглядеть, как по их законам здесь всё покатится. Хроник они не писали. Просто жили и наблюдали агонию. Сами тоже додыхали по-тихому. Женились друг на друге – братья на сёстрах, вот у них уродцы и стали рождаться. Нынешний король вообще немощен, во всех отношениях. Скоро сам увидишь. Подъезжаем.
Здешнюю столицу весьма охота посмотреть.
Мы несёмся по главной улице, и люди оглядываются вслед поезду из легенд. Голосов неслышно, но я и так прямо чую, как вьётся: «Харон», «Харон», смотрите, тот самый!
В глазах – восторг и тоска. Даже у тех вон прощелыг, что грабили сейчас ювелирную лавку. Город – мрачный, нависающий, будто сгнивший в самом фундаменте. Напоминает картины в жанре стимпанка. Добавляют сходства обилие меди и бронзы, паровые машины на улицах и викторианский крой одежды у зевак, провожающих поезд.
Да, кстати, рельсов нет. Специально высовывался, смотрел. Они появляются прямо из воздуха. И то резко забирают вниз, идут почти вровень с мостовой, вот как сейчас, то лезут под самые облака. И ты – будто у иллюминатора сидишь.
