Помимо всякого рода посвящений, смерть Джона породила на рынке целую волну продаж связанных с ним реликвий и предметов; все, что когда — либо принадлежало Джону, за огромные деньги продавалось с аукциона. Я была поражена, узнав, что через год после гибели Джона наш разноцветный «роллс — ройс» ушел с молотка на аукционе Сотби за два миллиона двести тысяч долларов. Эх, надо было отсудить его себе при разводе, грустно шутила я про себя. Йоко тем временем была занята продажей рисунков Джона, выгравированных на мраморе. Некоторые друзья семьи получили эти работы в подарок — но не Джулиан. На Рождество и день рождения ему прислали карикатурные наброски Джона, нанесенные на голубой галстук и на кофейную кружку. Джулиана расстроила столь дешевая коммерциализация творчества отца и оскорбило то, что вместо мраморных гравировок он получил вульгарные сувениры.
Тогда же я получила по почте целую серию писем от некоего экстрасенса, утверждавшего, что это послания Джона с того света. Я трезво отношусь к подобным вещам и понимаю, что «экстрасенс» в данном случае означало «псих». Однако письма были в таком добром, ласковом тоне, полные такого искреннего раскаяния за причиненные мне страдания, что у меня потеплело на душе. На мгновение мне даже захотелось поверить, что их действительно написал Джон.
Долгие годы я вела тихую жизнь, не попадая под лучи прожекторов славы Джона. Поэтому мне стало не по себе, когда после его смерти меня начали осаждать всякого рода просьбами. Тогда был огромный спрос на все, что хоть как — то связано с Джоном, и меня просили стать телеведущей, совладельцем ресторана, носящего имя Джона, и даже записать собственный диск. Вне сомнения, мне следовало чаще отвергать подобного рода предложения — некоторые из них обернулись сущим кошмаром. Но мне нужно было как — то зарабатывать на жизнь, а рядом не было никого, кто мог бы дать мне дельный совет или помочь разобраться, что к чему. Кроме того, я была рада возможности почтить талант Джона и память о нем, поэтому старалась выбирать те проекты, которые создавались именно с этой целью.
Одно из наиболее интересных предложений поступило в 1982 году, когда меня пригласили в Соединенные Штаты, в галерею на Лонг — Айленде, чтобы организовать экспозицию моих художественных работ. Владелец галереи Гари Лажески дружил с Питером Брауном, менеджером «Битлз», которому, собственно, и принадлежала идея выставки. На ней были представлены рисунки, сделанные мной за несколько лет до того, изображающие «Битлз» и сцены из нашей ливерпульской жизни. Меня переполняла радость: я чувствовала, что это в известной степени моя личная дань памяти Джона. На Лонг — Айленде у меня было полно свободного времени, которое я коротала в одиночестве. Тут я вспомнила о Мэй Пэнг, бывшей возлюбленной Джона, позвонила ей и предложила встретиться. Мне она понравилась еще в 1974–м году, когда мы познакомились, и я подумала, что было бы приятно повидаться с ней снова. Она пригласила меня к себе домой, и мы стали хорошими подругами.
Через несколько дней наступила вторая годовщина со дня смерти Джона, и, поддавшись спонтанному порыву, мы вдвоем пошли к зданию Дакота, где уже собралась толпа на поминальную церемонию. Тысячи и тысячи поклонников Джона, держа в руках горящие свечи, пели его песни. Мы с Мэй стояли в сторонке, неузнанные, и молча прощались с мужчиной, которого обе любили.
Мэй много рассказывала мне о своих отношениях с Джоном. Она верила, что Джон любил ее: он часто говорил ей об этом, и в их недолгой совместной жизни было много счастливых моментов. Когда он ушел к Йоко, Мэй испытала шок, потому что еще накануне он клялся, что никогда не уйдет. Впрочем, на этом их связь не закончилась, Джон оставался любовником Мэй до 1977 года, да и потом они иногда общались по телефону. Последний раз она слышала его голос летом 1980 года, за несколько месяцев до его гибели.
Именно от Мэй я узнала, что нежелание Джона встречаться и идти на контакт со мной постоянно подогревалось Йоко, которая не переставая твердила ему, что я до сих пор люблю его и сделаю все, чтобы его вернуть. Надо сказать, я давно подозревала, что это так, и, конечно, я продолжала любить Джона, однако я никогда не рассматривала возможности возобновления отношений. В плане личной жизни наши пути разошлись давно и безвозвратно. Я просто хотела, чтобы мы остались друзьями, как делают многие разведенные пары, — во имя прожитых вместе лет и нашего сына. Грустно понимать, что мы не могли общаться по — дружески только потому, что Йоко видела во мне соперницу.
Проведя два года в одиночестве, в 1982–м я начала встречаться с мужчиной по имени Джим Кристи. Мы познакомились и подружились еще несколько лет назад, когда Джулиан брал у него уроки езды на мопеде. Когда его и мой брак окончательно распались, мы сошлись и вскоре решили взять с собой мою маму и переехать в Уилтшир, поближе к моему брату Чарльзу и его жене Пенни.
Незадолго до двадцать первого дня рождения Джулиана к нему обратился с предложением Тони Страттон Смит, директор звукозаписывающей компании Charisma Records. Он слышал демо — записи Джулиана, еще не зная имени автора, и они ему понравились. Тони предложил Джулиану контракт на запись диска. Для сочинения новых песен и записи дополнительного материала на несколько недель был арендован замок во Франции, куда отправились Тони, Джулиан и его группа, Джастин в том числе.
Альбом был окончательно сведен в Нью — Йорке, и Джулиан назвал его Valotte — в честь французского замка. За несколько месяцев альбом был распродан полуторамиллион — ным тиражом и стал платиновым диском в Америке. Многие думали, что первый сингл с альбома, Too Late For Goodbyes, посвящен его отцу, но на самом деле это песня о его бывшей девушке. В сентябре 1984–го она достигла шестого места в британском хит — параде. О Джоне он написал другую песню, Well I Don't Know, где задаются вопросы о жизни после смерти. Карьера Джулиана наконец пошла в гору, и я была счастлива и горда, как никогда. В двадцать один год он отправился в свое первое гастрольное турне по Северной Америке, посетил четырнадцать штатов и Канаду, выступая при полных залах, заработав множество положительных рецензий. Критики отмечали, что, несмотря на бесспорное сходство с Джоном, своим успехом Джулиан обязан в первую очередь собственному музыкальному таланту.
Я была счастлива за Джулиана, хотя, глядя на него на сцене, никак не могла избавиться от ощущения дежавю. Не только потому, что передо мной как будто снова прокручивалась история восхождения Джона, но еще и из — за того, что быть сыном Джона Леннона — тяжкое бремя. Я боялась, что это не ко времени, слишком рано. К нему относились не как к начинающему артисту, а ни много ни мало как к претенденту на трон отца — чего сам Джулиан никогда не хотел, ведь это был бы верный путь к провалу. Я желала ему достаточно сил и мудрости, чтобы преодолеть этот неизбежный довесок к славе, не обжечься на ней и, не дай бог, не прийти к наркотикам.
Пока Джулиан выковывал в боях свое музыкальное мастерство, я прошла пробы на телевидении и получила работу интервьюера в программе Weekend на телеканале Granada. Я всегда чувствовала себя неловко перед камерой, но решила попробовать свои силы. Первое интервью я взяла у Джулиана, его альбом как раз занимал верхние позиции в чартах. Мы оба получили от этого разговора огромное удовольствие, и потом я начала брать интервью у самых разных людей. Моя телевизионная карьера закончилась с закрытием программы. Я не горела желанием остаться на телевидении, но и не жалела, что взялась за это дело, — оно придало мне уверенности в себе.
